История создания романа "Идиот" Достоевского

История создания

Идиот - пятый роман Фёдора Михайловича Достоевского, впервые опубликован с января 1868 по февраль 1869 в журнале «Русский вестник». 
 
15 февраля 1867 года состоялась свадьба Федора Михайловича Достоевского и Анны Григорьевны Сниткиной. Родственники писателя были против: больно уж молода невеста, не справиться ей с таким непростым человеком. Да, и глубоки ли ее чувства? 
 
Испытание представилось сразу. От волнения и выпитого шампанского с Федором Михайловичем случилось два припадка падучей подряд. «Более двух часов кричал от боли, - вспоминала Анна Григорьевна, - это было что-то ужасное. Я почти была убеждена, что мой дорогой любимый муж сходит с ума». Доктора советовали ехать за границу. Но ехать было не на что: деньги, которые Достоевский получил от Каткова, за еще ненаписанный роман («Идиот»?), ушли на уплату самых неотложных долгов. Тогда Анна Григорьевна решает заложить все свое приданое, включая мебель и посуду. На эти деньги молодые уезжают. Надолго, как им казалось, на целых три месяца. Однако они пробудут за границей четыре года. Сначала в Германии. Потом в Швейцарии. И везде, в каком бы городе они не бывали, Федор Михайлович первым делом ведет свою жену в художественный музей. 
 
Из дневника Анны Григорьевны: «По пути в Женеву мы заехали в Базель, чтобы посмотреть одну картину «Смерть Иисуса Христа». Это удивительное произведение, но на меня оно произвело ужас, а Федю так поразило, что он провозгласил Ганса Гольбейна замечательным художником и поэтом. Иисус представлен с телом похудевшим, кости и ребра видны, руки и ноги с пронзенными ранами, распухшие и сильно посинелые, как у мертвеца. Я не в силах была смотреть и ушла в другие залы. Когда минут через пятнадцать-двадцать я вернулась, то нашла, что Федя продолжает стоять перед картиной как прикованный. В его лице было то, как бы испуганное выражение, которое мне не раз случалось замечать в первые минуты приступа эпилепсии. Я потихоньку взяла мужа под руку, увела в другую залу и усадила на скамью. Он понемногу успокоился, но, уходя из музея, настоял на том, чтобы еще раз ее посмотреть. Он тогда сказал, что от такой картины может вера пропасть». 
 
Мне кажется, живописцы обыкновенно повадились писать Христа и на кресте, и снятого со креста, все еще с оттенком необыкновенной красоты в лице; эту красоту они ищут сохранить в Ему даже в самых страшных муках. В картине же Рогожина о красоте и слова нет; это в полном виде труп Человека, вынесшего бесконечные муки еще до креста, раны, истязания, битье от стражи, битье от народа, когда Он нес на Себе крест и упал под крестом, и, наконец, крестную муку в продолжение шести часов. 
 
Я знаю, что христианская Церковь установила еще в первые века, что Христос страдал не образно, а действительно, и что и тело Его, стало быть, было подчинено закону природы вполне и совершенно. Но странно, когда смотришь на картину, то рождается один особенный и любопытный вопрос: если такой точно труп (а он непременно должен был быть точно такой) видели все ученики Его, Его главные будущие апостолы, видели женщины, ходившие за Ним и стоявшие у креста, все веровавшие в Него и обожавшие Его, то каким образом могли они поверить, смотря на такой труп, что Этот Мученик воскреснет? 
 
Федор Михайлович Достоевский. «Идиот» 
 
Недели через три, после отъезда за границу, Достоевскому становится тяжело в Европе. Ни новый роман, ни молодая жена не могут его развеять. Федор Михайлович договаривается с супругой и уезжает в Гамбург, немного развеяться, поиграть на рулетке. Для Анны Григорьевны начинаются страшные дни. Первое письмо с просьбой выслать денег на обратную дорогу она получила уже через несколько дней. «Ангел мой, не подумай, чтоб я и эти проиграл, ведь есть же и во мне сколько-нибудь человеческого». Через два дня он кается снова: «Натура моя подлая и слишком страстная, везде я до предела дохожу, всю жизнь за черту переходил». Еще через пару дней – новое письмо: «Аня, милая, друг мой, жена моя, прости меня, не называй меня подлецом! Я сделал преступление, я всё проиграл, что ты мне прислала, всё, всё, до последнего крейцера, вчера же получил, и вчера же проиграл. Аня, как я теперь буду смотреть на тебя? Одно и только одно ужасает меня: что ты скажешь, что ты подумаешь обо мне? Один твой суд мне и страшен! О, мой друг, не вини меня окончательно! Мне игра ненавистна, не только теперь, но и вчера, третьего дня, я проклинал её… Присылай скорее, сию минуту, денег на выезд, - хотя бы были последние». 
 
Наконец, игрок возвращается мрачный. Анна Григорьевна понимает, что мужа нужно спасать. Она не упрекает его ни в чем. Он говорит, что им нужно переехать в Баден Баден, и он будет играть по системе. Она не верит ни в какие системы, но, хорошо, они едут. Там он проигрывается окончательно. Закладывает свои вещи, вещи жены, серьги, шубу. Закладывает даже обручальное кольцо. Отыгрывается, но ненадолго. «Когда идти на рулетку было не с чем и неоткуда было достать денег, Федор Михайлович начинал рыдать, становился передо мной на колени, умолял меня простить его за то, что он мучает меня своими поступками. И мне стоило многих усилий успокоить его, представив наше положение не столь безнадежным. Вначале мне представлялось странным, как это Федор Михайлович, с таким мужеством перенесший в своей жизни столько страданий (заключение в крепости, эшафот, ссылку, смерть любимого брата, жены), не имеет силы воли, чтобы сдержать себя и не рисковать последним талером. Но скоро я поняла, что это не простая слабость, а всепоглощающая страсть, стихия, против которой даже твердый характер бороться не может». 
 
Я – дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных. И, однако же, Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен, и в такие-то минуты я сложил в себе символ веры. Этот символ очень прост: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, то мне лучше бы хотелось оставаться со Христом, нежели с истиной. 
 
«Свой век» Федор Михайлович очень не любил. Еще работая над Раскольниковым, которого раздавили «новомодные заграничные идеи», он решил написать русских людей, которые страстно хотят верить, но не могут. О раздираемом страстями купце Рогожине, о несчастной красавице Настасье Филипповне… Ему хотелось продолжить «Преступление и наказание», показать, как путем страшных испытаний сильная личность достигает святости. Но идея восхождения не удавалась. Она вдребезги разбивалась о то, что глубоко автобиографичному писателю, не с кого было такой портрет взять. Единственное, что Достоевский придумал сразу – это последние строчки заключения романа. 
 
Довольно увлекаться-то, пора и рассудку послужить. И все это, и вся эта заграница, и вся эта ваша Европа, все это одна фантазия, и все мы, за границей, одна фантазия… помяните мое слово, сами увидите! 
 
«В Бадене я решился сделать визит к Тургеневу. Откровенно скажу, я и прежде не любил этого человека. Не люблю его аристократически фарисейское объятие, с которым он лезет целоваться, но подставляет Вам свою щеку. Генеральство ужасное. А главное, его книга «Дым» меня раздражила. Он сам говорил, что главная его мысль состоит во фразе: «Если б провалилась Россия, то не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве». Он объявил мне, что он окончательный атеист. Ругал Россию и русских безобразно, ужасно. Я посоветовал ему для удобства выписать из Парижа телескоп. «Для чего?» - спросил он. «Отсюда далеко, - отвечал я. – Вы наведете на Россию и рассмотрите нас, а то, право, разглядеть трудно». С тех пор я видел Тургенева только раз, на вокзале. Мы поглядели друг на друга и не захотели поклониться». Сам Достоевский пристально следит за Россией. Каждый день он с жадностью читает русские газеты. Все заголовки посвящены делу Нечаева. Террор приобретает необычайный размах. А кадры идейного фронта куются у Фёдора Михайловича прямо на глазах: «В Женеве я прямо попал на Конгресс Мира. Эти господа, социалисты и революционеры, врали с трибуны перед 5000 слушателей. Это грустно. Начали с того, что для достижения мира на земле нужно истребить христианскую веру, большие государства уничтожить, все капиталы прочь, чтобы всё было общее, по приказу. Всё это без малейшего доказательства, все это заучено еще 20 лет назад наизусть, да так и осталось. И главное – огонь, меч! И после того, как всё истребится, то тогда, по их мнению, и будет мир». 
 
Достоевский берется за то, за что до него из писателей не брался никто – изобразить человека подобного Христу. Христа, живущего в России девятнадцатого века. «Задался, может быть, слишком, но за некоторые характеры ручаюсь. Ах, кабы удался роман! В успехе его – вся моя будущность». 
 
Неверие, которое ведет к убийству, становится главной идеей романа. Давшее ему название слово «Идиот» кроме бытового своего употребления имело еще и другие значения: народное, где оно было близко словам «кроткий», «убогий», «юродивый», то есть Божий человек, и древнекнижное, где слово это прилагалось к человеку, далекому от ученых знаний, но мудрому сердцем. «Ну, коли так, - воскликнул Рогожин, - совсем ты князь, выходишь юродивый. И таких, как ты, Бог любит!» 
 
По замыслу Достоевского, образ Мышкина (изначально он хотел дать своему герою фамилию Христов) должен навести читателя на очень простую, но крайне необходимую для нормальной человеческой жизни мысль: Христос умер не только потому, что когда-то какие-то люди, исполненные злобы, Его погубили. Он умер из-за каждого из нас и ради каждого из нас. 
 
Люди, которые кричали «Распни Его!», всего лишь «беспокоились о политической стабильности своей страны». Пилат, пославший заведомо невиновного Человека на смерть, думал, что он не ответственен, умыл руки. Солдаты, которые издевались над Христом, «просто выполняли приказ», и «позлорадствовали немного, как часто злорадствуем мы, смеемся над чужим горем и с радостью прибавляем страдающему человеку еще один удар. Настоящий идиотизм думать, что мы неответственны за страдания и смерть Христа, что мы оказались бы лучше, если б Спаситель пришел на землю сейчас. 
 
В феврале 68-го происходит событие, которое отвлекает Достоевского от рулетки. У него рождается дочь. Федору Михайловичу 46, и это его первый ребенок. Он дает ей имя своей любимой героини – Соня. Он счастлив… Но Софье Федоровне суждено было прожить на свете только три месяца. «Пусть, пусть смешна моя любовь к моему первому дитяти, пусть я смешно выражался о ней во многих письмах моих. Это маленькое трехмесячное создание – было для меня уже лицо и характер. Она начинала меня знать, любить и улыбалась, когда я подходил. Когда я своим смешным голосом пел ей песни, она любила их слушать. И вот теперь мне говорят в утешение, что у меня еще будут дети. А Соня где? Где эта маленькая личность, за которую я, смело говорю, крестную муку приму, только чтобы она была жива». «Оставаться в Женеве, где всё напоминало нам о Соне, было немыслимо, - вспоминала Анна Григорьевна, - Швейцария стала для моего мужа почти невыносима. Он винил в смерти Сони и дурной, изменчивый климат, и самонадеянность доктора, и неумелость няньки. Самих швейцарцев Федор Михайлович всегда недолюбливал, но черствость и бессердечие, выказанное многими в минуты нашего тяжкого горя, еще увеличили эту неприязнь. 
 
Как пример бессердечия, приведу, что наши соседи, зная о нашей утрате, прислали просить, чтоб я громко не плакала, так как это действует им на нервы. Мы решили переехать. Под влиянием прощания с могилой Сонечки Федор Михайлович был чрезвычайно растроган и потрясен. Тут в первый раз в жизни (он редко роптал), я услышала его горькие жалобы на судьбу, всю жизнь его преследовавшую…» 
 
«Я был очень несчастен всё это время. Здоровье мое некрасиво: припадки, климат расстроили мои нервы. Романом я недоволен до отвращения. Работать напрягался ужасно, но не мог: душа нездорова. Теперь сделаю последнее усилие на 3-ю часть. Если поправлю роман – поправлюсь сам. Если нет – погиб. 
 
«Смерть – единственный царь и владыка на земле. Смерть – разгадка тайны мира», – говорит в третьей части молодой чахоточный нигилист Ипполит. Картина Гольбейна подтолкнула его к идее самоубийства. «Смерть не победил даже Тот, Кто побеждал природу при жизни своей. Лазаря воскресил, а Самого природа поглотила». 
 
Самой любимой картиной Достоевских была Сикстинская Мадонна. Они с много раз любовались ей в Дрездене. У Анны Григорьевны невольно вырывалось: «Что за красота!», а Федор Михайлович находил в улыбке Богородицы скорбь. «Если нам так тяжело теперь, - думал он, - когда мы уже знаем о том, что Христос победил смерть, то каково было Божией Матери хоронить Саму Надежду на вечную жизнь?» 
 
В какое-то мгновение ему показалось, что он прикоснулся к истине. Великая Суббота ставит человека перед величайшим выбором: либо ты веришь, либо – нет. Картина Гольбейна, которая висит в комнате Рогожина над дверью, всем задает этот вопрос. В третьей части Достоевский на него отвечает. «Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес». – повторяет он слова апостола Павла. - А если Христос не воскрес, то все тщетно». 
 
Достоевский не был доволен своим романом. Только к последней части, как пишет он в письме, я убедился, что никогда еще в моей литературной жизни не было у меня поэтической мысли лучше и богаче. Но роман уже написан и напечатан. Главный герой получился не таким убедительным, как он хотел, и все же последняя глава ему нравится. В ней открывается тайна магнетического воздействия картины Гольбейна: чудо Евангелия не в том, что воскресает Сын Божий. А в том, что воскресает Сын Человеческий. Вот мысль картины, которая своим натурализмом отпугнула и его жену, и его князя Мышкина. 
 
Роман дописан, денег, чтобы вернуться в Россию, нет. Достоевский опустошен, подавлен. Состояние мужа тревожит Анну Григорьевну, и она совершает невероятный поступок. Она наскребает последние средства, отдает мужу и предлагает ему поехать поиграть в рулетку. Отвлечься. Ее кротость его потрясает. «Смирение – страшная сила», пишет он в дневнике. Но страсть свою побороть не может. Едет. Конечно, опять все проигрывает, полный отчаянья бежит разыскивать русского священника. Бежит по темной улице, находит храм, который кажется ему православной церковью, хочет войти, но это оказывается синагога. В полночь он пишет жене: «Теперь эта фантазия, мучившая меня десять лет, исчезла навеки. Мало того: я как будто переродился весь нравственно. Говорю это тебе и Богу. Аня, верь, отныне я достигну цели и дам тебе счастье». С этого дня Достоевский больше никогда в жизни не играл. 
 
Вот такая история появления великолепного романа "Идиот". Если она у кого-нибудь вызовет интерес, желание что-то комментировать, то добро пожаловать. Будет очень интересно что-либо услышать.