Использование Евангельских мотивов как средства проявления позиции автора

2.3 Использование Евангельских мотивов как средства проявления позиции автора

В «Преступлении и наказании», как и в других произведениях  Ф.М. Достоевского, евангельские мотивы являются не просто условной формой художественного мышления, а органично связаны с мировоззрением писателя. Они дают о себе знать и в сюжетной структуре произведения, и в системе образов, и в идейном строе.

Главный герой романа берёт  на себя роль мессии и соотносится с образом Спасителя. «Экспериментальное» преступление ради проверки теории это отчаянная попытка помочь всем «униженным и оскорблённым» и построить «новый», справедливый, как кажется герою, мир. Статья Раскольникова делает его по отношению к другим (вспомним разговор студента и офицера в распивочной) духовным лидером. Однако, если евангельский Христос жертвует жизнью, то Раскольников намеревается буквально погубить душу. Его «наполеоновские» планы требуют отказа от человечности. Поэтому образ главного героя в романе строится как своего рода пародия на Христа. Путь индивидуалистического бунта противопоставляет Раскольникова идее христианской жертвы, которая в романе соотносится, прежде всего, с Соней Мармеладовой, «вечной Сонечкой».

Впрочем, Соня Мармеладова  это человек, которого Раскольников действительно спасает, как и она спасает его: любовь, которую испытывает герой к Соне, как бы «отпускает» ей грех, «возвращает» её в круг людей.

Образ «блудницы» Сони Мармеладовой напоминает о евангельской Марии Магдалине. Кроме того, Соня и сестра Раскольникова Дуня соотносятся с сёстрами Лазаря, благодаря которым Христос воскрешает Лазаря. Фраза, звучащая в эпилоге: «Их воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого» (Достоевский 1977:451), что выражает одну из главных христианских идей, лежащих в основе идеологии романа.

В Евангелии с образом  Понтия Пилата связана коллизия мирского и Божьего суда. «Земной» суд—неправедный, поскольку принадлежит к системе несправедливых общественных отношений. Наказание Раскольникову выносит Божий суд, то есть собственная совесть героя. Так мотив раскаяния в романе развивает евангельский мотив покаяния как основы спасения и возрождения.

Образный строй романа включает систему христианских «знаков», создающих определённую атмосферу и позволяющих соотносить петербургский сюжет с мотивами евангелия. Центральное место в этом отношении занимает прямая цитата из евангелия—притча о воскресении Лазаря, которую Соня читает Раскольникову. Данный сюжет звучит как метафора духовной смерти героя, за которой, однако, обещано воскресение (этот мотив развивается в эпилоге).

О воскресении как о  дальнейшем перерождении героя Достоевский  говорит лишь в эпилоге романа. Однако при внимательном прочтении  мы видим, что путь обновления героя  начинается почти параллельно с  переживанием им наказания. Достоевский  показывает, что в душе героя есть посылы к перерождению, раскрывающиеся, на наш взгляд, в таких частях-эпизодах: «на мосту», «воскресение Лазаря», «чужая боль», «признание Соне», «образы ребенка  в сознании героя», «покаяние на площади», «страшный сон», «любовь  к Соне», «загадочное Евангелие». Это своеобразные «ступеньки», которые  предстоит преодолеть герою.

Важно, что в романе Евангелие не просто книга; оно включено в ткань произведения как некий таинственный образ, являющийся герою: «На комоде лежала какая-то книга. Он каждый раз замечал ее; теперь же взял и посмотрел. Это был Новый завет в русском переводе. Книга была старая, подержанная, в кожаном переплете». Заметим, эта Вечная Книга приобретает для героя глубокий символический смысл: с нее начинается невидимый путь к воскрешению души.

Не случайно, что совершив «дело», герой начинает испытывать наказание почти сразу – это нервное, непреодолимое состояние одиночества («ножницами отрезал себя сам от всех») и в то же время желание жить, даже «на аршине пространства». В минуты душевной раздвоенности, терзаемый вопросом «знают – не знают», он просит Разумихина отвести его к Порфирию Петровичу. Обращаем внимание на монолог, предшествующий встрече. На наш взгляд, он имеет важное значение в объяснении поведения героя: «Этому тоже надо Лазаря петь, – думал он, бледнея с постукивающим сердцем, – и натуральнее петь. Усиленно ничего не петь! Нет, усиленно было бы опять ненатурально... Ну, да там как обернется... хорошо иль не хорошо, что я иду? Бабочка сама на свечку летит» (Достоевский1877:218) (Белов С.В 1990:269). По мнению Белова С.В. интересна семантика последней фразы, поговорка «бабочка сама на свечку летит», произнесенная с сарказмом, приобретает значение: побуждение к активному действию, готовность вести игру; заключает в себе дерзкий вызов сопернику. Вот почему Раскольников сам идет к следователю, затевая с ним опасную игру. Именно такая позиция вызова, выраженная в поговорке «бабочка сама на свечку летит», определила и тактику ведения беседы: «Лазаря петь». Что это значило для героя? Устойчивое словосочетание «Лазаря петь» восходит к евангельской «Притче о богаче и нищем Лазаре». Приведем цитату из притчи: «Некоторый человек был богат и каждый день пиршествовал... Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола на лоно Авраамово; умер и богач... И в аде, будучи в муках... возопив, сказал: "Отче Авраам! Умилосердись... и пошли Лазаря, ибо я мучусь... ". Но Авраам сказал: "Чадо! Вспомни, что ты получил уже добро твое в жизни твоей, а Лазарь злое; ныне же он здесь [в раю] утешается, а ты страдаешь... "(Библия Новый Завет:164)

Притча имеет глубокий поучительный смысл: каждый получит  от Господа то, что он заслужил. Быть нищим, как Лазарь, не грех; грех –  быть богатым. В русской речи фразеологизм не сохранил идеи притчи. Напротив, его  значение приобрело негативную окраску: «Петь Лазаря. Прикидываться несчастным, стараясь разжалобить, плакаться, жаловаться на свою судьбу, участь» (Молотков А.И. 1987: 243). Но, продумывая встречу со следователем, герой вовсе не собирался прикидываться несчастным, плакаться, быть «бабочкой», готовой умереть. Напротив, «он вышел с таким видом, как будто изо всей силы сдерживался, чтобы не прыснуть как-нибудь со смеху» (Достоевский 1977:219). Однако его поведение было действительно неестественным: «стараясь особенно, чтобы задрожал голос», «трепетал про себя», «неловко усмехнулся было» и т. д.

Заметим, что в монологе Раскольникова глагол «петь» употребляется  не только в сочетании, «Лазаря петь», но и «натурально петь», «ничего  бы не петь», «усиленно ничего не петь». В монологе это слово ключевое. Таким образом, Достоевский вносит новый оттенок в семантику  фразеологизма. Здесь сочетание  «Лазаря петь» утратило смысловые  связи с притчей и в данном контексте приобрело такие значения, как вести игру путем обмана, логично строить речь, корректировать действия, поступки согласно обстановке. Употребление фразеологизма в этих значениях объясняет поведение главного героя во время поединка со следователем.

Последующие эпизоды романа, в которых упоминается имя  Лазаря, также связаны с Евангелием, но уже с другой притчей – о  воскресении Лазаря. Заметим, что  притча «Воскрешение Лазаря» изложена только в Евангелии от Иоанна и  является убедительным доказательством  чудодейственной силы Иисуса Христа. Поэтому не случайно, думается, из множества притч четырех Евангелий Достоевский выбрал именно эту и включил в ткань романа.

Во время поединка с  Порфирием Петровичем Раскольников, говоря о вечной борьбе «тварей дрожащих»  и «право имеющих», подытоживает: «Одним словом, у меня все равносильное право имеют, – и да здравствует  вековечная война, – до нового Иерусалима, разумеется!» (Достоевский 1977: 229). На наш взгляд, эта фраза – значимая, многое объясняющая. Порфирий Петрович, уловив в ней «зацепку», не случайно поспешил продолжить диалог: «Так вы все-таки верите же в Новый Иерусалим?.. И-и-и в Бога веруете?.. И-и в воскресение Лазаря веруете?.. Буквально веруете?.. Вот как-с...» (Достоевский 1977: 229).

По логике рассуждений следователя, верить в Новый Иерусалим – значит признать эту землю Святой, значит верить в Бога и в воскресение Лазаря. Но верующий человек не может делить людей: для него все они – братья и сестры. Раскольников не сразу понял эту связь, потому его последующие признания выглядят фальшиво. Так герой оказался в ловушке следователя. Осознав это, он готовится к худшему: прощается с матерью и сестрой, просит Разумихина позаботиться о них, намекая ему на причину своего исчезновения.

Раскольников идет к Соне, чтобы «одно слово сказать» –  попрощаться и с ней. Но разговор героев о судьбе Катерины Ивановны, детей, судьбе Сони вновь напомнил Раскольникову  о разделении людей. Ситуация «тупика» семьи Мармеладовых еще больше убеждала его в своей теории. Этим объясняется  изменение его поведения во время  беседы. В начале ее – «проговорил  вдруг тихим и ласковым голосом», «приветливо и почти с состраданием посмотрел на нее», а в дальнейшем – «сказал с горькой усмешкой», «продолжал с жесткой усмешкой», «с каким-то даже злорадством ответил». Злость нарастала в нем одновременно с желанием во что бы то ни стало  доказать свою теорию. Это страстное  желание, как увидим, породит в  нем чудовищные мысли. Во-первых, Раскольников убеждается в том, что он и Соня находятся в одинаковом положении: «А что ты великая грешница, то это так, – прибавил он почти восторженно, – а пуще всего тем ты грешница, что понапрасну умертвила и предала себя» (Достоевский 1977:276). Она умертвила себя – он умертвил человека. На обоих лежит страшный грех. Об его искуплении Раскольников даже не помышляет. Напротив, он ищет пути исхода, выход, как «обойти» этот грех, и для себя, и для Сони. Он предлагает Соне тот самый простой выход, который готовил и для себя: «прямо головой в воду и разом покончить», толкая тем самым ее свершить последующий грех. Мы видим здесь предостережение Достоевского: один грех влечет за собой другие.

Соня не может принять  смерть, и не только потому, что думала о детях-сиротах. Раскольников же был  готов расстаться с жизнью, оставив  мать и сестру на страдания. Соню держало  на земле нечто значимое, большее: «Почему она так слишком уж долго могла оставаться в таком положении и не сошла с ума?.. Что же поддерживало ее?» (Достоевский 1977:278). Сумасшествие – тоже выход. Эта опасность подстерегала и Раскольникова: «Этот исход ему даже более нравился, чем всякий другой» (Достоевский 1977:276). И только когда он начал пристальнее всматриваться в нее, чего никогда еще не делал, он увидел перед собой лицо ребенка: «С новым, странным, почти болезненным, чувством всматривался он в это бледное, худое и неправильное угловатое личико, в эти кроткие голубые глаза, могущие сверкать таким суровым энергетическим чувством, в это маленькое тело... и все это казалось ему более странным... «Юродивая! юродивая! – твердил он про себя» (Достоевский 1977: 278). Вот теперь он понял, что поддерживало ее, – вера, вера в Бога, его силу, которая дает ей возможность чувствовать себя человеком: «Вот исход! Вот и объяснение исхода!» – решил он про себя» (Достоевский 1977: 278).

Раскольников, размышляя  о Соне и сравнивая свое и ее положение, угадал тот выход, который выбрала Соня и который он решил выбрать для себя. Вот почему он просит Соню прочесть притчу о воскресении Лазаря.

Достоевский детально описывает, как чтение притчи воздействует на Соню. Раскольников видит, как «она остановилась опять, стыдливо предчувствуя, что дрогнет и прорвется ее голос...», «как чувство внешнего торжества  охватило ее», как она «раздельно и с силою прочла, точно сама во всеуслышание исповедовала», как  «громко и восторженно прочла она, дрожа и холодея, как бы воочию сама видела». Сила воздействия этой притчи на нее была очень велика. Это еще раз убедило Раскольникова  в своей правоте: мир состоит  из «юродивых» и сильных личностей, имеющих власть над ними. Но не мог уразуметь Раскольников, что сила и чудо Христа идут от веры. Он не готов был понять, что нет у Христа большей власти над людьми, чем власть любви и добра. Христос властен над душами тех, кто искренне верит в него. Ослепленный теорией, Раскольников по-своему понимает значение библейской притчи. «Свобода и власть, а главное власть! Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!.. Вот цель!» (Достоевский 1977: 283) – вот какой итог подводит герой после чтения этой сцены. Именно так понял Раскольников смысл притчи о воскрешении Христом Лазаря. Притча еще раз убедила его в неоднородности людей, в существовании некой власти над ними, в ком бы она ни воплощалась. По логике его убеждения выходит, что Христа как сильную личность можно поставить в один ряд с Ликургами, Соломонами, Магометами, Наполеонами, ибо, по его словам, «все до единого были преступники, уже тем одним, что давая новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом и от отцов пришедшей» (Достоевский1977:228). Но Достоевский так завершает описание чтения притчи: «Огарок уже давно погас в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги» (Достоевский 1997:280). Как нам кажется, странность того соединения заключалась, прежде всего, в совершенно полярном отношении к личности Христа двух грешников. С другой стороны, эта ключевая сцена имеет еще и символический смысл. В сознании читателя герои ассоциируются с притчей: умерший Лазарь напоминает нам умершую душу Раскольникова, а Христос воплощает силу истинной любви Сони, которая в конечном итоге и воскресит душу убийцы: «Их воскресила любовь... Сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого» (Достоевский 1997:451)

В эпилоге вновь возникает  образ Евангелия: «Эта книга принадлежала ей, была та самая, из которой она  читала ему о воскресении Лазаря... он сам просил его у ней...» (Достоевский 1977: 451). Почему Достоевскому важно на последних страницах вновь напомнить о Лазаре? Теперь мы видим Раскольникова другим: он полюбил Соню, его эгоистичное сердце оттаяло для любви к женщине и просто к человеку. Через ее любовь он стал смотреть на мир другими глазами. И если Лазаря воскресила сила любви Христа, то душу Раскольникова воскресит сила любви к нему Сони. Через эту любовь ее убеждения не могут не быть его убеждениями, а значит, он готов поверить в истинное воскресение Лазаря, а мы – в обновление героя.