Философия запада и востока в произведении "Герой нашего времени"

Тема Востока, образы восточной культуры сопровождали Лермонтова на всем протяжении его  творчества. Однако в последние годы (даже, вернее, в последние месяцы) жизни поэта интерес этот приобрел очертания, которые теперь принято называть типологическими: Лермонтова начал интересовать тип культуры Запада и тип культуры Востока и, в связи с этим, характер человека той и другой культуры. 

 Типологический треугольник: Россия-Запад-Восток - имел для Лермонтова специфический оборот - он неизбежно вовлекал в себя острые в 1830-е гг. проблемы Польши и Кавказа. Исторически актуальность такого сочетания была вызвана не только тем, что один из углов этого треугольника выступал как "конкретный Запад", а другой как "конкретный Восток" в каждодневной жизни Лермонтовкой эпохи.

Мыслям Лермонтова, о соотношении России с Западом и Востоком не суждено было отлиться в окончательные формы. Направление их приходится реконструировать, а это всегда связано с определенным риском. Общее же направление размышлений Лермонтова можно охарактеризовать следующим образом: добро и зло, небо и земля, поэт и толпа, герой печоринского типа и "простой человек". Запад и Восток и многие другие основополагающие пары понятий строились Лермонтовым как непримиримые, полярные и эти пары были хорошими темами для философских размышлений Лермонтова.

Роман Лермонтова «герой нашего времени» по праву называют не только социально-психологическим, но и нравственно-философским романом, а потому философские вопросы органично входят в него. Вопрос, противостояние Востока и Запада хорошо просматривается именно в этом романе Лермонтова. Для того, чтобы понять некоторые аспекты этого противостояния необходимо остановится на главе-повести «Фаталист».

Повесть начинается с философского спора. Сторонником фатализма (Фатализм — вера в предопределенность бытия) выступает Вулич. Защищаемая им точка зрения характеризуется как «мусульманское поверье», и сам Вулич представлен человеком, связанным с Востоком. Ввести в повесть русского офицера-магометанина (мусульманина) (хотя в принципе такая ситуация была возможна) означало бы создать нарочито-искусственную ситуацию. Вулуч — игрок. Азартные игры: фараон, банк или штосс — это игры с упрощенными правилами, и они ставят выигрыш полностью в зависимость от случая. Это позволяло связывать вопросы выигрыша или проигрыша с «фортуной» — философией успеха и — шире — видеть в них как бы модель мира, в котором господствует случай:

Что ни толкуй Вольтер или Декарт — 
        Мир для меня — колода карт, 
        Жизнь — банк; рок мечет, я играю, 
И правила игры я к людям применяю.

Воспринимал ли игрок себя как романтика, вступающего в поединок с Роком, или считал, что «судьба человека написана на небесах», как Вулич, в штоссе его противником фактически оказывался не банкомет или понтер, а Судьба, Случай, Рок, таинственная и скрытая от очей Причинность, т. е., как бы ее ни именовать, та же пружина, на которой вертится и весь мир. Не случайно тема карт и тема Судьбы оказываются так органически слитыми.

Но Судьба и Случай употребляются при этом как синонимы:         

Смотрел с волнением немым, 
        Как колесо вертелось счастья. 
Один был вознесен, другой раздавлен им...

Между тем, с точки зрения спора, завязывающего сюжет «Фаталиста», Судьба и Случай — антонимы. Лермонтов подчеркивает, что и вера в Рок, и романтический волюнтаризм в равной мере не исключают личной храбрости, активности, энергии. Неподвижность и, бессилие свойственны их современному, вырожденному состоянию, когда слабость духа сделалась господствующей в равной мере и на Западе, и на Востоке. Однако природа этих двух видов храбрости различна: одна покоится на сильно развитом чувстве личности, эгоцентризме, другая — на влитости человека в воинственную архаическую традицию, верности преданию и обычаю и отказу от лично-критического начала сознания. Именно на этой почве и происходит пари между Вуличем и Печориным, который выступает в этом споре как носитель критического мышления Запада. Печорин сразу же задает коренной вопрос: «...если точно есть предопределение, то зачем же нам дана воля, рассудок?»

Печорин, который о себе говорит: «Я люблю сомневаться во всем» — выступает как истинный сын западной цивилизации.

Однако Печорин не человек Запада — он человек русской послепетровской европеизированной культуры, и акцент здесь может перемещаться со слова «европеизированной» на слово «русской». Это определяет противоречивость его характера и, в частности, его восприимчивость, способность в определенные моменты быть «человеком Востока», совмещать в себе несовместимые культурные модели. Не случайно в момент похищения Бэлы он «взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла, и туда».

Поразительно, что в тот самый момент, когда он заявляет: «Утверждаю, что нет предопределения», — он предсказывает Вуличу близкую смерть, основываясь на том, что «на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы». Западное «нет предопределения» и восточное «неизбежная судьба» почти сталкиваются на его языке. И если слова: «...видно было написано на небесах, что в эту ночь я не высплюсь», — звучат пародийно, то совсем серьезный смысл имеет утверждение Печорина, что он сам не знает, что в нем берет верх — критицизм западного человека или фатализм восточного: «...не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил»

И показательно, что именно здесь Печорин — единственный случай в романе! — не противопоставляется «простому человеку», а в чем-то с ним сближается.

Кристина:Проблема типологии культур вбирала в себя целый комплекс идей и представлений, волновавших Лермонтова на протяжении всего его творчества: проблемы личности и ее свободы, безграничной воли и власти традиции, власти рока и презрения к этой власти, активности и пассивности так или иначе оказывались включенными в конфликт западной и восточной культур.