Лев Гумилёв. Этногенез и ландшафт

Лев Гумилев: этногенез и ландшафт

В полном согласии с евразийством были выстроены теории выдающегося русского историка Льва Гумилева (1912-1992), жившего в СССР в очень сложных условиях: он неоднократно подвергался репрессиям, а его самобытные евразийские идеи, слабо соответствовавшие официальной советской идеологии, был вынужден развивать и распространять почти «подпольно».

На Л. Гумилева евразийство оказало решающее мировоззренческие воздействие, и в течение всей жизни он сохранял ему верность: в своих последних интервью и текстах он открыто называл себя «последним евразийцем»[145].

Идеи Л.Н.Гумилева чрезвычайно разнообразны и широко известны, поэтому подробно останавливаться  на них мы не будем. Важно лишь отметить, что в основе его представлений  об «этногенезе» лежит сугубо евразийская  концепция «месторазвития», предполагающая существование «географической личности» (П.Н.Савицкий). Сам Гумилев этот термин не использовал, но говорил о «вмещающем ландшафте», о неразрывном единстве человеческого общества (этноса) и пространства, в котором оно пребывает. Представление о живом и качественном пространстве предопределяет всю структуру работ Гумилева. Наиболее подробно совокупность его воззрений представлена в книге «Этногенез и биосфера Земли»[146]. В ней Гумилев описывает исторические циклы появления, расцвета и исчезновения различных этносов и связывает этапы этих циклов с окружающей средой – климатом, изменениями в орошении, качестве почв и даже с фазами солнечной активности. Для Гумилева важно показать, что человек не является отстраненным субъектом, существующим по своей, независимой от природы, программе. Человек и общество суть части единого процесса жизни, где все строго взаимосвязано – культурное и природное, социальное и биологическое, интеллектуальное и телесное. Здесь Л. Гумилев строго следует за евразийским представлением о «парадигмальном пространстве», являющемся матрицей смыслов.

От евразийцев Л. Гумилев заимствует и глубокую симпатию к Турану и кочевым культурам  Евразии, предопределяющую его «тюркофилию». Л.Гумилев посвятил истории кочевых и, в частности, тюркских этносов несколько объемных трудов, сделав открытыми и привлекательными такие страницы истории, о которых конвенциональная историография, пристально сконцентрированная на событиях европейских народов, и не подозревала. Именно с этим связано и переосмысление Л.Гумилевым эпохи «монгольских завоеваний», которые он отказывался называть «игом», полагая, что благодаря «Золотой орде» и социальным принципам «Ясы» Чингисхана великороссы усвоили традиции имперостроительства, сохранили православную идентичность и впоследствии построили мировую империю. Так же, как и первые евразийцы, Л. Гумилев жестко критиковал санкт-петербургский период русской истории, считая, что с этого момента русское общество раскололось на две составляющие – прозападную элиту и замкнувшиеся сами на себя массы – каждая из которых постепенно выработала автономную культуру, диссонирующую друг с другом. Образованное сословие русского дворянства смотрело на Россию европейскими глазами и из-за этого не смогло понять логики собственной истории. Только отойдя на определенную дистанцию от Запада и глубже исследовав восточные влияния в русской истории, можно понять ее самобытную логику.

Л.Гумилев  исходил из аксиомы ценности и  величия самобытной русской культуры, был горячим русским патриотом  и сторонником укрепления российской державы. При этом, как и евразийцы, он стоял по ту сторону «белых»  и «красных», полагая, что рано или  поздно любая власть осознает «пространственную  судьбу» России и будет вынуждена  укреплять континентальную евразийскую  державу, какой бы идеологией она  ни прикрывалась.

Так же, как  и евразийцы, Гумилев придерживался  циклического видения истории и  отвергал идеи однонаправленного прогресса, считая, что все общества развиваются  по-разному и находятся в разных моментах своего становления. Западную Европу Гумилев видел как заканчивающую  свой цикл и клонящуюся к неумолимому  закату, а России предрекал «золотую осень» эпохи расцвета культуры и  искусств.

Л.Гумилев  никогда напрямую не упоминал о «геополитике», и это неудивительно, так как  он прожил всю жизнь в СССР, где  сам этот термин рассматривался как  «крамола». Поэтому в его работах  прямых ссылок на геополитику и геостратегию нет. В то же время, будучи прекрасным знатоком евразийства, он внимательно изучал  «политическую географию» и «антропогеографию» Ф. Ратцеля  и «хорологию» А.Геттнера, влияние которых на его собственные теории бесспорно. Корректное и осторожное соотнесение идей и воззрений Л. Гумилева с областью геополитики, возможно, помогло бы понять часть его мировоззрения, которая в силу исторических условий осталась за кадром и не была внятно артикулирована им самим. Однако здесь надо поступать очень деликатно и не приписывать Гумилеву того, что он не думал, не писал и не говорил. Полезнее взвешенно соотнести его идеи с тем, что нам известно о евразийстве и геополитике, и это, безусловно, обогатит наше представление и об идеях самого Гумилева, и о евразийстве и его внутренней логике, и о структуре геополитической науки и методологии.