Аристофан

ВСАДНИКИ

Всадники — это не просто конники: так называлось в Афинах целое сословие — те, у кого хватало  денег, чтобы держать боевого  коня. Это были люди состоятельные, имели за городом небольшие поместья, жили доходом с них и хотели, чтобы Афины были мирным замкнутым  сельскохозяйственным государством.

 

Поэт Аристофан хотел  мира; поэтому-то он и сделал всадников  хором своей комедии. Они выступали  двумя полухориями и, чтобы было смешнее, скакали на игрушечных деревянных лошадках. А перед ними актеры разыгрывали шутовскую пародию на афинскую политическую жизнь. Хозяин государства — старик Народ, дряхлый, ленивый и выживший из ума, а его обхаживают и улещают хитрые политиканы-демагоги: кто угодливее, тот и сильнее. На сцене их четверо: двух зовут настоящими именами, Никий и Демосфен, третьего зовут Кожевник (настоящее имя ему Клеон), а четвертого зовут Колбасник (этого главного героя Аристофан выдумал сам).

 

Для мирной агитации время  было трудное. Никий и Демосфен (не комедийные, а настоящие афинские полководцы; не путайте этого Демосфена  с одноименным знаменитым оратором, который жил на сто лет позже) только что возле города Пилоса взяли в окружение большое спартанское войско, но разбить и захватить в плен его не могли. Они предлагали воспользоваться этим для заключения выгодного мира. А противник их Клеон (он и вправду был ремесленником-кожевником) требовал добить врага и продолжать войну до победы. Тогда враги Клеона предложили ему самому принять командование — в надежде, что он, никогда не воевавший, потерпит поражение и сойдет со сцены. Но случилась неожиданность: Клеон одержал при Пилосе победу, привел спартанских пленников в Афины, и после этого от него в политике уже совсем не стало проходу: кто бы ни пытался спорить с Клеоном и обличать его, тому сразу напоминали: «А Пилос? а Пилос?» — и приходилось умолкать. И вот Аристофан взял на себя немыслимую задачу: пересмеять этот «Пилос», чтобы при любом упоминании этого слова афиняне вспоминали не Клеонову победу, а Аристофановы шутки и не гордились бы, а хохотали.

 

Итак, на сцене — дом  хозяина Народа, а перед домом  сидят и горюют два его раба-прислужника, Никий и Демосфен: были они у  хозяина в милости, а теперь их оттер новый раб, негодяй кожевник. Они двое заварили славную кашу в Пилосе, а он выхватил ее у них из-под носа и поднес Народу. Тот хлебает, а кожевнику бросает все лакомые кусочки. Что делать? Посмотрим в древних предсказаниях! Война — время тревожное, суеверное, люди во множестве вспоминали (или выдумывали) старинные темные пророчества и толковали их применительно к нынешним обстоятельствам. Пока кожевник спит, украдем у него из-под подушки самое главное пророчество! Украли; там написано: «Худшее побеждается только худшим: будет в Афинах канатчик, а хуже его скотовод, а хуже его кожевник, а хуже его колбасник». Политик-канатчик и политик-скотовод уже побывали у власти; теперь стоит кожевник; надо искать колбасника.

 

Вот и колбасник с мясным лотком. «Ты ученый?» — «Только  колотушками». — «Чему учился?»  — «Красть и отпираться». —  «Чем живешь?» — «И передом, и  задом, и колбасами». — «О, спаситель  наш! Видишь вот этот народ в театре? Хочешь над ними всеми быть правителем? Вертеть Советом, орать в собрании, пить и блудить на казенный счет? Одной ногой стоять на Азии, другой на Африке?» — «Да я низкого  рода!» — «Тем лучше!» — «Да  я почти неграмотен!» — «То-то и хорошо!» — «А что надо делать?»  — «То же, что и с колбасами: покруче замешивай, покрепче подсаливай, польстивей подслащивай, погромче выкликивай». — «А кто поможет?» — «Всадники!» На деревянных лошадках на сцену въезжают всадники, преследуя Клеона-кожевника. «Вот твой враг: превзойди его бахвальством, и отечество — твое!»

 

Начинается состязание в  бахвальстве, перемежаемое драками. «Ты  кожевник, ты мошенник, все твои подметки — гниль!» — «А зато я целый  Пилос проглотил одним глотком!» — «Но сперва набил утробу всей афинскою казной!» — «Сам колбасник, сам кишочник, сам объедки воровал!» — «Как ни силься, как ни дуйся, все равно перекричу!» Хор комментирует, подзуживает, поминает добрые нравы отцов и нахваливает гражданам лучшие намерения поэта Аристофана: были и раньше хорошие сочинители комедий, но один стар, другой пьян, а вот этого стоит послушать. Так полагалось во всех старинных комедиях.

 

Но это — присказка, главное впереди. На шум из дома заплетающейся  походкой выходит старый Народ: кто  из соперников больше его любит? «Если  я тебя не люблю, пусть меня раскроят на ремни!» — кричит кожевник. «А меня пусть нарубят на фарш!» —  кричит колбасник. «Я хочу твоим Афинам власти над всей Грецией!» — «Чтобы ты, Народ, страдал в походах, а  он наживался от каждой добычи!»  — «Вспомни, Народ, от скольких заговоров  я тебя спас!» — «Не верь ему, это сам он мутил воду, чтобы  рыбку половить!» — «Вот тебе моя овчина греть старые кости!»  — «А вот тебе подушечка под  зад, который ты натер, гребя при  Саламине!» — «У меня для тебя целый сундук благих пророчеств!» — «А у меня целый сарай!» Один за другим читают эти пророчества — высокопарный набор бессмысленных слов — и один за другим их толкуют самым фантастическим образом: каждый на пользу себе и во зло противнику. Конечно, у колбасника это получается гораздо интересней. Когда кончаются пророчества, в ход идут общеизвестные поговорки — и тоже с самыми неожиданными толкованиями на злобу дня. Наконец дело доходит до присловья: «Есть, кроме Пилоса, Пилос, но есть еще Пилос и третий!» (в Греции действительно было три города под таким названием), следует куча непереводимых каламбуров на слово «Пилос». И готово — цель Аристофана достигнута, уже ни один из зрителей не вспомнит этот Клеонов «Пилос» без веселого хохота. «Вот тебе, Народ, от меня похлебка!» — «А от меня каша!» — «А от меня пирог!» — «А от меня вино!» — «А от меня жаркое!» — «Ой, кожевник, погляди-ка, вон деньги несут, поживиться можно!» — «Где? где?» Кожевник бросается искать деньги, колбасник подхватывает его жаркое и подносит от себя. «Ах ты, негодяй, чужое от себя подносишь!» — «А не так ли ты и Пилос себе присвоил после Никия и Демосфена?» — «Не важно, кто зажарил, — честь поднесшему!» — провозглашает Народ. Кожевника гонят в шею, колбасника провозглашают главным советником Народа. Хор подпевает всему этому куплетами во славу Народа и в поношение такого-то развратника, и такого-то труса, и такого-то казнокрада, всех — под собственными именами.

 

Развязка — сказочная. Был миф о колдунье Медее, которая  бросала старика в котел с  зельями, и старик выходил оттуда молодым человеком. Вот так за сценою и колбасник бросает старый Народ в кипящий котел, и тот  выходит оттуда молодым и цветущим. Они шествуют по сцене, и Народ  величественно объявляет, как теперь хорошо будет житься хорошим людям  и как поделом поплатятся дурные (и такой-то, и такой-то, и такой-то), а хор радуется, что возвращаются старые добрые времена, когда все  жили привольно, мирно и сытно.

 

МИР

«Мир» (др.-греч. Εἰρήνη) — комедия древнегреческого комедиографа Аристофана.

 

Поставлена в 421 году до н. э. на Великих Дионисиях; получила вторую награду (первыми были «Льстецы» Евполида, третьими — «Земляки» Левкона). Вместе с «Ахарнянами» и «Лисистратой» относится к «антивоенным» комедиям Аристофана. Отличается оптимистическим, праздничным духом, что связывают с заключением в том же году Никиева мира (см. Пелопоннесская война).

[править]

Сюжет

Пожилой виноградарь Тригей, уставший от войны и раздоров между греческими городами, на гигантском навозном жуке отправляется на небо, чтобы поговорить с Зевсом.

 

Прибыв туда, Тригей узнаёт от Гермеса, что Зевс с другими богами в отлучке, а вместо них в доме богов поселился Полемос (Война). Полемос бросил богиню мира Ирину в пещеру и завалил камнями; вместе с прислуживающим ему Ужасом он собирается «стереть в порошок» греческие города в огромной ступке, изображающей войну.

 

Тригей при помощи греческих поселян, составляющих в этой комедии хор, освобождает Ирину, а вместе с ней — Жатву и Ярмарку (в виде двух молодых девушек), и приводит их на землю.

 

Далее следует подготовка к большому пиру с рядом комических эпизодов; завершается пьеса свадьбой Тригея и Жатвы.

 

ОБЛАКА

В Афинах самым знаменитым философом был Сократ. За свою философию  он потом поплатился жизнью: его  привлекли к суду и казнили  именно за то, что он слишком многое ставил под сомнение, разлагал (будто  бы) нравы и этим ослаблял государство. Но до этого было пока еще далеко: сперва его только вывели в комедии. При этом приписали ему и такое, чего он никогда не говорил и не думал и против чего сам спорил: на то и комедия.

 

Комедия называлась «Облака», и хор ее состоял из Облаков  — развевающиеся покрывала и  почему-то длинные носы. Почему «Облака»? Потому что философы раньше всего  стали задумываться, из чего состоит  все разнообразное множество  предметов вокруг нас. Может быть, из воды, которая бывает и жидкой, и твердой, и газообразной? или  из огня, который все время движется и меняется? или из какой-то «неопределенности» ? Тогда почему бы не из облаков, которые каждую минуту меняют очертания? Стало быть, Облака — это и есть новые боги новых философов. К Сократу это отношения не имело: он как раз мало интересовался происхождением мироздания, а больше — человеческими поступками, хорошими и дурными. Но комедии это было все равно.

 

Человеческие поступки —  тоже дело опасное. Отцы и деды не задумывались и не рассуждали, а смолоду твердо знали, что такое хорошо и что  такое плохо. Новые философы стали  рассуждать, и у них вроде бы получалось, будто логикой можно  доказать, что хорошее не так уж хорошо, а плохое совсем не плохо. Вот  это и беспокоило афинских граждан; вот об этом и написал Аристофан  комедию «Облака».

 

Живет в Афинах крепкий  мужик по имени Стрепсиад, а у него есть сын, молодой щеголь: тянется за знатью, увлекается скачками и разоряет отца долгами. Отцу и спать невмоготу: мысли о кредиторах грызут его, как блохи. Но дошло до него, что завелись в Афинах какие-то новые мудрецы, которые умеют доказательствами неправду сделать правдой, а правду — неправдой. Если поучиться у них, то, может быть, и удастся на суде отбиться от кредиторов? И вот на старости лет Стрепсиад отправляется учиться.

 

Вот дом Сократа, на нем  вывеска: «Мыслильня». Ученик Сократа объясняет, какими здесь занимаются тонкими предметами. Вот, например, разговаривал ученик с Сократом, куснула его блоха, а потом перепрыгнула и куснула Сократа. Далеко ли она прыгнула? Это как считать: человеческие прыжки мы мерим человеческими шагами, а блошиные прыжки надо мерить блошиными. Пришлось взять блоху, отпечатать ее ножки на воске, измерить ее шажок, а потом этими шажками вымерить прыжок. Или вот еще: жужжит комар гортанью или задницей? Тело его трубчатое, летает он быстро, воздух влетает в рот, а вылетает через зад, вот и получается, что задницей. А это что такое? Географическая карта: вон посмотри, этот кружок — Афины. «Нипочем не поверю: в Афинах что ни шаг, то спорщики и крючкотворы, а в кружке этом ни одного не видно».

 

Вот и сам Сократ: висит  в гамаке над самой крышею. Зачем? Чтоб понять мироздание, нужно быть поближе к звездам. «Сократ, Сократ, заклинаю тебя богами: научи меня таким  речам, чтоб долгов не платить!» —  «Какими богами? у нас боги новые  — Облака». — «А Зевс?» — «Зачем Зевс? В них и гром, в них  и молния, а вместо Зевса их гонит  Вихрь». — «Как это — гром?»  — «А вот как у тебя дурной воздух в животе бурчит, так и  в облаках бурчит, это и есть гром». — «А кто же наказывает грешников?»  — «Да разве Зевс их наказывает? Если бы он их наказывал, несдобровать бы и такому-то, и такому-то, и такому-то, — а они ходят себе живехоньки!» — «Как же с ними быть?» — «А язык на что? Научись переспоривать — вот и сам их накажешь. Вихрь, Облака и Язык — вот наша священная троица!» Тем временем хор Облаков слетается на сцену, славит Небо, славит Афины и, как водится, рекомендует публике поэта Аристофана.

 

Так как же отделаться от кредиторов? «Проще простого: они тебя в суд, а ты клянись Зевсом, что  ничего у них не брал; Зевса-то давно  уже нету, вот тебе ничего и не будет за ложную клятву». Так что же, и впрямь с правдой можно уже не считаться? «А вот посмотри». Начинается главный спор, На сцену вносят большие корзины, в них, как боевые петухи, сидят Правда и Кривда. Вылезают и налетают друг на друга, а хор подзуживает. «Где на свете ты видел правду?» — «у всевышних богов!» — «Это у них-то, где Зевс родного отца сверг и заковал в цепи?» — «И у наших предков, которые жили чинно, смиренно, послушно, уважали стариков, побеждали врагов и вели ученые беседы». — «Мало ли что было у предков, а сейчас смирением ничего не добьешься, будь нахалом — и победишь! Иное у людей — по природе, иное — по уговору; что по природе — то выше! Пей, гуляй, блуди, природе следуй! А поймают тебя с чужой женой — говори: я — как Зевс, сплю со всеми, кто понравится!» Слово за слово, оплеуха за оплеуху, глядь — Кривда и впрямь сильнее Правды.

 

Стрепсиад с сыном радехоньки. Приходит кредитор: «Плати долг!» Стрепсиад ему клянется: «Видит Зевс, ни гроша я у тебя не брал!» — «УЖО разразит тебя Зевс!» — «УЖО защитят Облака!» Приходит второй кредитор. «Плати проценты!» — «А что такое проценты?» — «Долг лежит и прирастает с каждым месяцем: вот и плати с приростом!» — «Скажи, вот в море текут и текут реки; а оно прирастает?» — «Нет, куда же ему прирастать!» — «Тогда с какой же стати и деньгам прирастать? Ни гроша с меня не получишь!» Кредиторы с проклятиями убегают, Стрепсиад торжествует, но хор Облаков предупреждает: «Берегись, близка расплата!»

 

Расплата приходит с неожиданной  стороны, Стрепсиад побранился с сыном: не сошлись во взглядах на стихи Еврипида. Сын, недолго думая, хватает палку и колотит отца. Отец в ужасе: «Нет такого закона — отцов колотить!» А сын приговаривает: «Захотим — возьмем и заведем! Это по уговору бить отцов нельзя, а по природе — почему нет?» Тут только старик понимает, в какую попал беду. Он взывает к Облакам: «Куда вы завлекли меня?» Облака отвечают: «А помнишь Эсхилово слово: на страданьях учимся!» Наученный горьким опытом, Стрепсиад хватает факел и бежит расправляться с Сократом — поджигать его «мыслильню». Вопли, огонь, дым, и комедии конец.