Жизнь и судьба Заболоцкого

Государственное бюджетное

учебное образовательное  учреждение

Среднего  профессионального

Образования

Города Москвы

 

Колледж Сервиса  и Туризма №29

 

 

Реферат по предмету:

«Литература»

Тема: «Жизнь и судьба Заболоцкого»

 

 

 

 

 

Преподаватель

Юрий Александрович

Выполнено

Степашкина  А.С.

Группа №114

 

 

 

 

Москва 2012

 

 

      При  жизни Н. Заболоцкого вышло  всего лишь 4 тонких сборника его  стихотворений общим тиражом  немногим более 40 тысяч экземпляров: "Столбцы" (1929), "Вторая книга" (1937), "Стихотворения" (1948), "Стихотворения" (1957). Не оцененный по достоинству и методически третируемый критикой ("Кажется, ни над одним советским поэтом критика не издевалась так, как надо мной", - с горечью заметит впоследствии поэт), выбитый из литературы в ГУЛАГ во второй половине 30-х годов, он вошел в литературу 50-х годов как большой мастер поэзии и с тех пор остается одним из самых читаемых поэтов.

Николай Алексеевич Заболоцкий родился 24 апреля 1903 года под Казанью, в семье сельских агронома и учительницы. Детские годы будущего поэта прошли в Вятской губернии, в селе Сернур, неподалеку от города Уржума. По окончании реального училища в Уржуме 17-летний юноша едет в Москву, где поступает одновременно на филологический и медицинский факультеты Московского университета.

      Через  год Николай Заболоцкий переезжает  в Ленинград и поступает в  Герценовский педагогический институт, участвует в литературном кружке "Мастерская слова", потом сближается с молодыми поэтами Даниилом Хармсом и Александром Введенским и организует с ними "Объединение реального искусства" ("ОБЕРИУ"). "Власть, конечно, не понимала того, что они писали. Но власти мерещилось в  "обэриутах" издевка над ней, презрение, и в своем зверином трусливом инстинкте она не ошибалась" (Е. Евтушенко. "Строфы века"). Вот почему и Хармс, и Введенский, и Заболоцкий станут со временем жертвами сталинских репрессий.

Общение с "обэриутами" способствовало усовершенствованию поэтической техники Заболоцкого, а участие в популярных детских журналах "Еж" и "Чиж" и работа над книжечками стихов и прозы для детей противостояли формальным крайностям и эксцентризму некоторых стихов поэта. Трудные и далеко не бесспорные поиски продолжались.

        После книги "Столбцы" с ее язвительным, гротескным жизнеописанием мещанской среды, с ее рискованными экспериментами и преувеличением опасностей НЭПа, после поэмы "Торжество земледелия" (1929-30), в которой Заболоцкий, то ли искренне заблуждаясь, то ли не решаясь пойти "против течения", показал коллективизацию как великое благо и как начало новых взаимоотношений между человеком и природой, после неудачных поэм "Безумный волк" (1931) и "Деревья" (1933) начинается второй этап поэтического развития Заболоцкого, обратившегося к чистым родникам русской классической поэзии - к Пушкину, Тютчеву, Баратынскому.

       Начал  Заболоцкий с произведений преимущественно  эпического характера - пришел  он к медитативной лирике. По  определению А. Квятковского, медитативная лирика - это "разновидность лирики, философские стихотворения, носящие характер глубокого раздумья над проблемами человеческой жизни, размышления о дружбе, о любви, о природе и т.п.".

Треть созданного Заболоцким связана с размышлениями о природе. У поэта нет чисто пейзажных стихов. Природа для него - начало всех начал, объект поэтического исследования, сложный и противоречивый мир, полный загадок, тайн и драматизма, источник раздумий о жизни, о себе, о человеке.

         Слияние с природой - главная мысль  в теме природы у Заболоцкого.  Стихи именно этой темы (а не  его стихи 30-х годов о Кирове, челюскинцах, Седове, Мичурине) навсегда  остались в поэтическом активе  поэта.

Чувство общности с природой роднило Заболоцкого с Важой Пшавелой, многие произведения которого он перевел на русский язык. Неслучайно внимание Заболоцкого-переводчика привлекло Пшавеловское стихотворение "Почему я создан человеком (Песня)": в нем воплощена близкая переводчику тема метаморфоз (превращений). Поэт пишет о том, что хотел бы родиться снежными кристаллами, которые, падая на скалы, не умирают:

 

Был бы я лишь несколько  мгновений 

Как бы мертв, а там, глядишь, опять 

Возвратился в этот мир  весенний,

Чтоб его с улыбкой  обнять.

 

Неслучайно также  и то, что "Заметкам о поэзии Николая  Заболоцкого" (в кн. "Становление  таланта", 1972) В. Огнев предпослал строки великого грузинского поэта:

 

Теперь он понял мир  природы,

Ее живые голоса.

И с ним беседовали воды,

И говорили с ним леса.

 

Симон Чиковани рассказывал, что Заболоцкий обрадовался, узнав, что Важа Пшавела тоже любил стихотворение Баратынского "На смерть Гете":

 

...Ручья разумел лепетанье, 

И говор древесных  листов понимал,

И чувствовал трав прозябанье...

 

Сын поэта, Никита, свидетельствует, что в книжечке Омара Хайяма поэт аккуратными кружками обвел номера семнадцати четверостиший (Рубаи), в которых говорится о вечном процессе превращения материи:

 

Кувшин мой, некогда  терзался от любви ты.

Тебя, как и меня, пленяли  кудри чьи-то,

А ручка, к горлышку протянутая вверх,

Была твоей рукой, вкруг милого обвитой.

 

В связи с этим Никита Заболоцкий резонно замечает: "Но если у Хайяма превращение в материал кувшина означает для человека конец  существования, для Заболоцкого  это превращение - лишь одна из форм существования, но не уничтожение".

 

Николай Заболоцкий, размышляя  о бесконечности бытия, о жизни  и смерти, выдвинул необычное предположение: человек - часть природы, а природа - бессмертна, "трав вечерних пенье, и речь воды, и камня мертвый  крик" - это голоса людей, превратившихся в травы, воды, камни; реальной смерти нет и не было, есть только превращения, метаморфозы ("Он продолжал отрицать смерть - в обычном понимании этого слова - до конца своих дней", - вспоминает Николай Чуковский1):

 

И голос Пушкина был  над листвою слышен,

И птицы Хлебникова пели у воды.

И встретил камень я. Был  камень неподвижен,

И проступал в нем  лик Сковороды.2

("Вчера о смерти размышляя" - 1936)

 

Как все меняется! Что  было раньше птицей,

Теперь лежит написанной страницей;

Мысль некогда была простым  цветком;

Поэма шествовала медленным  быком;

А то, что было мною, то, быть может,

Опять растет и мир  растений множит.

("Метаморфозы" - 1937).

 

    Все перечисленные  выше стихотворения - элегии особого  рода: чувства печали и жизненные утверждения уравновешены, нет минорного тона, характерного для большинства русских элегий. Более того, в "Завещании" превалирует мотив любви к жизни: "Нет ничего прекрасней бытия".

   Понятно, что  на разбираемую нами поэтическую  версию Заболоцкого поэты наших  лет реагировали по-разному:

 

Не говори, что к  дереву и птице 

В посмертное ты перейдешь  родство.

Не лги себе! - не будет  ничего,

Ничто твое уже не повторится.

Юрий Кузнецов

 

Распадаясь на микрочастицы,

Жизнь минувшая не умерла, -

И когда-то умершие птицы 

Пролетают сквозь наши тела.

Вадим Шефнер

 

    19 марта 1938 года по нелепому и лживому  доносу Н.А. Заболоцкий был арестован. На допросе его истязали, избивали, доводили до галлюцинаций (поэт даже был помещен на две недели в больницу для умалишенных). Постановлением Особого Совещания НКВД он был приговорен к пяти годам заключения и ИТЛ. До августа 1944 года Заболоцкий находился в заключении (Востлаг, Бамлаг, Алтайлаг). Затем до 1946 года был в ссылке на окраине Караганды. Стихи все эти годы почти не писал, однако вернулся к поэтическому переводу (отчасти - вольному переложению) "Слова о полку Игореве", начатому еще в 1938 году и получившему впоследствии высокую оценку К. Чуковского, В. Шкловского, В. Каверина, П. Антокольского. Академик Д.С. Лихачев писал Заболоцкому, что его перевод - "несомненно, лучший из существующих, лучший своей поэтической силой".

    В 1946 году  благодаря заступничеству Фадеева  Заболоцкий вернулся из ссылки. Страдания семи долгих лагерных  и ссыльных лет были наконец-то  позади. Не было только крыши  над головой. Писатель В.П. Ильенков - человек отважного и великодушного характера - любезно предоставил Заболоцким свою дачу в Переделкине. Николай Чуковский вспоминает: "березовая роща неизъяснимой прелести, полная птиц, подступала к самой даче Ильенкова". Об этой березовой роще в 1946 году поэт напишет дважды:

 

Открывай представленье, свистун!

Запрокинься головкою розовой,

Разрывая сияние струн 

В самом горле у  рощи березовой.

("Уступи мне, скворец,  уголок").

 

В этой роще березовой,

Вдалеке от страданий  и бед,

Где колеблется розовый 

Немигающий утренний свет,

Где прозрачной лавиною 

Льются листья с высоких  ветвей, -

Спой мне, иволга, песню  пустынную,

Песню жизни моей.

("В этой роще  березовой").

 

    Кстати, последнее  стихотворение стало песней в  кинофильме "Доживем до понедельника".

 

   Мне представляется  интересным сравнение первоначального  и окончательного вариантов шестой  строфы в стихотворении "Уступи  мне, скворец, уголок", написанного,  как я уже указал, в 1946 году. Сталин проживет еще около  семи лет, и Заболоцкий (лагерные  воспоминания держали поэта в  состоянии вечного страха) исправит, по свидетельству его сына  Никиты Николаевича, шестую строфу, "смягчив слишком автобиографическое ее звучание". Первоначальный вариант строфы:

 

 

 

Я и сам бы стараться  горазд,

Да облезли от холода перышки.

Если смолоду будешь горласт,

Перехватит дыхание  в горлышке -

 

Преобразился (не став лучше!) таким образом:

 

Я и сам бы стараться  горазд,

Да шепнула мне  бабочка-странница:

"Кто бывает весною  горласт,

Тот без голоса к лету останется".

 

    В третий, последний,  период в поэзии Н. Заболоцкого натурфилософское, "Тютчевское" начало ощутимо вытесняется ярко выраженным социальным, некрасовским началом. Поэта все больше тянет к разгадыванию тайн не природы, а человеческой души и сердца. К последнему этапу творчества Заболоцкого мы с полным правом отнесем его же слова: "Как мир меняется! И как я сам меняюсь!"

    "Раньше  я был увлечен образами природы,  а теперь я постарел и, видимо, поэтому больше любуюсь людьми  и присматриваюсь к ним", - написал  Заболоцкий Симону Чиковани в  1957 году, имея в виду такие стихотворения,  как "О красоте человеческих  лиц", "Некрасивая девочка"  с ее потрясающим афористическим  финалом:

 

А если это так, то что есть красота

И почему ее обожествляют люди?

Сосуд она, в котором  пустота,

Или огонь, мерцающий  в сосуде? -

 

   "В кино", "Смерть врача", "Старая актриса", "Генеральская дача" и другие  произведения, написанные в новой  для Заболоцкого манере: поэта  заинтересовали конкретные человеческие  судьбы, люди с их надеждами,  стремлениями, несчастьями, любовью,  что было в духе поэзии 50-х  годов с ее углубленным интересом  к человеческой личности. Вспомним, к слову, этапный для Евгения  Винокурова сборник "Лицо человеческое".

     О себе  же, о своих недавних бедах  пишет поэт крайне мало. Среди  редких примеров - стихотворение  "Гроза идет" (1957), в котором  Заболоцкий обращается к "дереву  печали" - разбитому молнией кедру:

 

Пой мне песню, дерево печали!

Я, как ты, ворвался в  высоту,

Но меня лишь молнии встречали 

И огнем сжигали на лету.

 

Почему же, надвое расколот,

Я, как ты, не умер у  крыльца,

И в душе все тот  же лютый голод,

И любовь, и песни до конца!

 

     В течение  долгой поэтической жизни Заболоцкий  не написал ни одного интимного  стихотворения, и поэтому цикл "Последняя любовь" нежданно-негаданно  обжег читателя безысходной печалью,  болью прощания с любовью, принесшей  такие мучительные осложнения  в личной жизни поэта.

 

 

 

Вы, должно быть, слышали  песню с такими словами:

 

Зацелована, околдована,

С ветром в поле когда-то обвенчана,

Вся ты словно в оковы  закована,

Драгоценная моя женщина! -

 

не зная о том, что  эта песня на стихи Н. Заболоцкого  из цикла "Последняя любовь" (1956-57), в котором нет ни мучительно-радостного отсвета  Тютчевской  "Последней любви", ни Пушкинской мечты о последней любви:

 

И может быть - на мой  закат печальный

Блеснет любовь улыбкой  прощальной.

 

Нет, все кончено. Остались взаимопонимание и воспоминания. Без горечи, без обид, без надежды. Собственно это - прощание с любовью, с жизнью...

 

 

     Н. Заболоцкий "Автопортрет" 1925г.

В последнее десятилетие  своей жизни Заболоцкий активно  переводил старых и современных  зарубежных поэтов, поэтов народов  СССР. Особенно значителен вклад Заболоцкого  в приобщение русского читателя к  богатствам грузинской поэзии, оказавшей  на оригинальные стихи переводчика  несомненное влияние.

     Многолетняя  дружба и общность творческих  позиций связывали Заболоцкого  с грузинским поэтом Симоном  Чиковани и украинским поэтом  Миколой Бажаном, с которым почти одновременно, пользуясь одним подстрочником, переводил Шота Руставели: Бажан - на украинский, Заболоцкий - на русский язык.

     По инициативе и под руководством (бывает же такое!) пианистки М.В. Юдиной, большого знатока русской и зарубежной литератур (это ей, первой, читал Б. Пастернак начальные главы "Доктора Живаго"), Н. Заболоцкий перевел ряд произведений немецких поэтов (Иоганн Мейергофер, Фридрих Рюккерт, Иоганн Вольфганг Гете, Фридрих Шиллер); кроме того, неслучайным явился отбор произведений для перевода. В большей степени это относится к стихотворению И.Мейергофера "Мемнон", отдельные строки которого созвучны жизненным невзгодам русского поэта ("Судьбы моей печален приговор"; "Звучит мой голос скорбно и уныло"; "Я ничего не вижу впереди"), а концовка (о желании немецкого поэта "блеснуть над миром трепетной звездой") перекликается со стихотворением Заболоцкого "Уступи мне, скворец, уголок", в опорных словах которого ("небо", "звезда", "мирозданье") воплотилась мечта Заболоцкого - дождаться своего звездного часа, зажечь свою звезду на поэтическом небосклоне. Это к своей душе обращается поэт: "Прилепись паутинкой к звезде..."