Женские лбразы в романе Гончарова "Обыкновенная история"

     Но  не только любовные истории движут сюжет романа и его смысл. Диалоги  об отношениях мужчины и женщины, мужа и жены, беседы — споры о  любви, чувствах и разуме — все  это занимает в концепции и  композиции романа ключевое место. В  этих диалогах все больше проявляется  еще одна романная «интрига», подспудно  развивается еще одна сюжетная линия: отношений Петра Ивановича Адуева и его жены — Лизаветы Александровны.

     Петр  Иваныч Адуев, «новый» человек, комфортно  чувствовавший себя в современном, «европейском», мире, мире Петербурга, бюрократ, поднимавшийся к вершинам власти, и при этом преуспевающий  делец-заводчик, знамение наступавшей  в России «деловой», буржуазной эпохи  с идеалом счастья — деньгами, вдруг понимает бессмысленность  того, что было главным в его  жизни — «фортуны» и «карьеры». Он понимает, что по его вине угасает любимая жена. Рухнула вся жизненная философия Петра Адуева, бессмысленным стало «дело», которому отдана жизнь. Но прозрение приходит слишком поздно. Петр Иваныч Адуев уже не в силах что-либо исправить, ибо здесь «нужно больше сердца, чем головы. А где ему взять его?».

     Александр «Адуев кончил, — писал Гончаров в статье «Лучше поздно, чем никогда», — как большая часть тогда: послушался практической мудрости дяди, принялся работать в службе, писал  и в журналах (но уже не стихами) и, пережив эпоху юношеских волнений, достиг положительных благ, как большинство, занял в службе прочное положение  и выгодно женился, словом, обделал  свои дела. В этом и заключается  „Обыкновенная история"». В этом позднейшем, 1879 года, «конспекте» романа Гончаров как бы восполняет тот пропуск  четырех лет «биографии» Александра Адуева, который лежит между четвертой  главой и «Эпилогом». Однако практической ли мудрости Адуева-старшего учит нас  трагический «эпилог» его судьбы? О другой мудрости говорит этот эпилог — мудрости сердца. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Эволюция женских образов в романах И.А. Гончарова

     В данной статье пойдет речь об эволюции центральных женских персонажей в романах писателя: о Лизавете Александровне, Ольге Ильинской, о  Вере. Как характеры они не переходят  из одного романа в другой, в отличие  от мужских образов (Александр Адуев  — Обломов — Райский), которые  объединяют все три романа Гончарова  в один в силу своей внутренней взаимосвязанности.

     Женские персонажи аналогичной функции  не выполняют. Каждый из них имеет  свой цикл внутри произведения и дальнейшего  развития не получает, хотя сходные  моменты в тех или иных ситуациях  отыскать можно. Так, Ольга Ильинская  после разрыва с Обломовым  обретает новую жизнь со Штольцем, а Вера после «падения» в обрыве находит поддержку у Тушина. Но это сходство ситуаций, а не характеров. И естественно спросить: о какой  эволюции женских образов можно  говорить, если характеры, воплощенные  в них, в последующих произведениях  писателя не появляются? Вопрос резонный.

     Но  под эволюцией образов следует  понимать не только их продолжение. Строго говоря, в динамике любых художественных текстов эволюционируют не сами характеры и типы, а авторское сознание, его восприятие закономерностей жизни, зафиксированное в образах-персонажах. С этой стороны не столь важно, отражены ли перемены авторского сознания в прежних образах или данный процесс получил воплощение в каких-то новых вариантах, порою не связанных с предшествующими художественными моделями.

     Во  всяком случае, в романах Гончарова  линия женских образов значима  не только сама по себе, как объективированная  реальность, но и (возможно, в большей  степени) как отражение собственных, субъективных представлений автора о происходящих в обществе переменах и конфликтах. Именно в такой плоскости мы и намерены коснуться эволюции женских образов Гончарова, предполагая уяснить ответы писателя на вопросы о том, что такое настоящая любовь, чем она регулируется в обществе, какова мера ответственности личности в этой сфере перед самим собой и другими, как и в какой степени духовно-нравственные компоненты сходятся с иными сторонами человеческого прогресса. Поэтому недостаточно говорить о романах Гончарова преимущественно как о романах «воспитания». Они включают в себя, помимо вопросов воспитания, проблемы социальных отношений, онтологии, философии, эстетического и нравственного идеала, что существенно расширяет жанровые рамки романа. Об этом свидетельствует эволюция женских образов, указанных в начале статьи. Рассмотрим их по порядку.

     Лизавета  Александровна (роман «Обыкновенная  история») — функциональный, притом в режиме развития «двухфазовый»  образ. Первая фаза — сердечное «участие»  в судьбе племянника, Адуева-младшего, вторая — осознание собственной  остановки, душевного кризиса, переходящего затем в физическое недомогание. В динамике образа нет осложнений, непредсказуемости, что входило, вероятно, в замысел писателя. Основной конфликт романа дан в диалоге всепобеждающей, казалось бы, «деловитости» с иллюзорными  порывами, «чувствованиями» молодости. «Роман завершается победой практического опыта над мечтательностью и альтруизмом»⁵. Однако самым значительным итогом противостояния (на онтологическом уровне) оказывается не столько превращение юного Александра во «взрослого» человека, сколько разбитая душа совсем нестарой женщины, которая жила по «нормам» адуевской морали и навеки утратила интерес к жизни. Через образ Лизаветы Александровны Гончаров подошел к труднейшему вопросу своего времени, а именно: как соединить практическое «дело» с духовными потребностями общества?

     Но  Лизавета Александровна — «корректирующее», а не действующее лицо. В этом смысле от нее ничего не могло перейти  к героине второго гончаровского  шедевра, к Ольге Ильинской.

     Образ Ильинской выписывается как бы с  «чистого» листа. У нее нет  предыстории, нет и предшественниц в русской литературе. Это новый  характер. Но смысл его саморазвития почти тот же, который обозначился  в «Обыкновенной истории» — поиск  не «нормы», а меры, уровня (авторская установка!) полноценной, духовно и деятельно обогащенной жизни.

     В отличие от «Обыкновенной истории», главный женский персонаж романа «Обломов» имеет не двух, а четырехфазовый цикл развития.

     Первая  «фаза» связана с попыткой Ольги  вернуть Обломова в русло обычной  жизни, пробудить его своей любовью. Это сильная, обнадеживающая позиция, какой не было у Лизаветы Александровны. Лизавета Александровна просто вышла  «замуж» за Петра Адуева (едва ли не на манер институтских барышень), ожидая от него «потепления». Ольга  Ильинская сама несет тепло в  душу Обломова. Обрести же искомое, то есть духовно обогащенную и  деятельную жизнь, не удается. И не только потому, что Обломов не смог следовать  за Ольгой, но и потому (по-нашему, именно потому), что Ольга в любви своей  оказалась чуть больше «рационалисткой», нежели было возможно в предпринятом спасении угасающего человека. Это  ясно сказалось в последнем объяснении Ольги с Обломовым. С данного  эпизода начинается вторая фаза в  развитии образа.

     Почти всегда упрекают Гончарова: «Тушин обрисован бледно, его образ декларативен»⁶. Но Гончарову и не надо было (законы творчества не позволяли) пытаться изобразить в живых красках свойства людей и отношения, которые пока что составляют мечту человечества. Писатель вполне удовлетворил требованиям искусства, показав, что Вера принимает (и этим завершается эволюция ее образа) идею человечности, нравственного императива как важнейших условий в делах всеобщего оздоровления.

     Лизавета  Александровна об этом и подумать не могла: она чахла. Ольга Ильинская  еще уповала на кратковременные  периоды гармонии и оптимизма. И  только Вера через ошибки и страдания, через смирение, принимая «правду» бабушки, находит в себе силы к  обновлению в союзе с людьми душевной искренности и нравственного  долга. Долга как потребности  сердца и ума.

     Одержат ли такие люди верх над «машинными»  людьми, заменившими человеческую душу «змеиной мудростью» — эти подспудные вопросы романа обращены уже к будущему, которое писатель предугадать не мог. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     Заключение 

     Гончарову оказалась чужда беспокойная  русская общественно-политическая жизнь шестидесятых — восьмидесятых  годов - с «разумным эгоизмом»  и мужицким демократизмом, с «хождением в народ» и народовольчеством. Ему  оказалось чуждым столь характерное  для этого времени всяческое  народничество, народничество в  самом широком смысле слова; идеология  крестьянства, народолюбие или, так  сказать, народопоклонство.

     Поэтому в ответ на предложение Толстого писать для народа Гончаров отвечал  в письме от 2 августа 1837 года: «Вы  правы – это надо делать. Но я  не могу: не потому только, что у меня нет Вашего таланта, но у меня нет  и других Ваших сил: простоты, смелости или отваги, а может быть, и  Вашей любви к народу. Вы унесли смолоду все это далеко от городских  куч в Ваше уединение, в народную толпу. А я весь уже разбросан, растаскан, так сказать, по клочкам, и только разве сохранил некоторые  дорогие принципы и убеждения...»

     «Некоторые  дорогие принципы и убеждения» —  это и есть «старая правда»  — не только бабушки, но всей эпохи  тридцатых — сороковых годов, старая правда, которую Гончаров все более идеализирует и противопоставляет старой лжи Фамусовых и новой лжи Волоховых. При этом он чувствует, что вряд ли будет понят современниками. Два последних десятилетия своей жизни он осмысливает под таким углом зрения итоги прожитого и созданного, несколько раз возвращаясь к истолкованию своих романов (например, в статье «Лучше поздно, чем никогда»), вспоминая о днях детства и юности. Среди этих литературно-критических этюдов и мемуарных очерков, бесспорно, лучшими являются статья «Мильон терзаний» (1872) и очерк «Заметки о личности Белинского» (напечатан в 1881 году). И в этой статье, и в этом мемуарном очерке, пожалуй, главное — образ такой личности (Чацкий, Белинский), которая воплощала (и в таком духе была им истолкована) действительный положительный идеал Гончарова, личности, испытывающей «мильон терзаний» в своем страстном стремлении к «свободной жизни», в борьбе с фамусовским старым веком. В творчестве Гончарова ближе всего к такому идеалу стоит Вера, «терзания» которой вряд ли дано успокоить вовсе неспокойной бабушке или уравновешенному и спокойному Тушину.

     Гончаров, а вслед за ним и Белинский  назвали Александра Адуева, героя  «Обыкновенной истории», романтиком. Но вряд ли это правильно. Вернее было бы адуевским мечтаниям присвоить  наименование сентиментальных. Истинный романтизм — иной. Это романтизм  Ольги, Веры, наконец — Обломова. Это романтизм развитого и  чуткого сердца. Может быть, вернее было бы назвать его романтикой. «Романтизм, — писал Белинский  в одной из статей о Пушкине, —  принадлежность не одного только искусства, не одной только поэзии: его источник в том, в чем источник и искусства  и поэзии, — в жизни. Жизнь там, где человек, а где человек, там  и романтизм. В теснейшем и  существеннейшем своем значении романтизм есть не что иное, как  внутренний мир души человека, сокровенная  жизнь его сердца. В груди и  сердце человека заключается таинственный источник романтизма; чувство, любовь есть проявление или действие романтизма, и потому почти всякий человек  — романтик. <...> Романтизм не принадлежит исключительно одной  только сфере любви: любовь есть только одно из существенных проявлений романтизма. Сфера его <...> — вся внутренняя, задушевная жизнь человека, та таинственная почва души и сердца, откуда подымаются все неопределенные стремления к  лучшему и возвышенному, стараясь находить себе удовлетворение в идеалах, творимых фантазиею».

     Иллюзии сентиментального адуевского сознания преходящи, временны. Романтизм в  смысле Белинского, или романтика, лишь меняет свой облик, но не пресекается  «никогда».

     Адептом, поклонником, служителем такого романтизма был Гончаров. В таком романтизме — пафос его творчества. В таком  романтизме — истинное проявление миросозерцания самого Гончарова - человека сороковых годов.

      Список использованной литературы 

1. Белинский  В. Г. Полн. собр. соч. Т. 12. М., 1956. С. 352.

2. Григорьев  А. П. Литературная критика. М., 1967. С. 331. Боборыкин П. Д. Воспоминания. Т. 2. М., 1965. С. 445.

3.И.А. Гончаров. Лучше поздно, чем никогда. 1879 г. 

4. Добролюбов Н. А. Русские классики. М.: Наука, 1970.

5. Дружинин А. В. Литературная критика. М., 1983. С. 302.

6. Литературное наследство. Т. 102. С. 264. — И. А. Гончаров. Новые материалы и исследования.

7. Недзвецкий, В. А. Фрегат «Паллада»: загадка жанра.// Известия РАН. Серия литературы и языка. Т. 52. № 2. М., 1993.

8. Потанин Г. Н. Воспоминания об И. А. Гончарове. // И. А. Гончаров в воспоминаниях современников. Л., 1969. С. 28.

9. Тюнькин К. Психологическое течение в литературе критического реализма. Ф. М. Достоевский. — Развитие реализма в русской литературе. Т. 2. М., 1973. С. 173.

10. Шелгунов Н. В, Литературная критика. Л., 1974. С. 221.