Марина Ивановна Цветаева

Русская поэзия наше великое духовное достояние, наша национальная гордость. Но многих поэтов и писателей забыли, их не печатали, о них не говорили. В последнее время многие несправедливо  забытые имена стали к нам  возвращаться, их стихи и произведения стали печатать. Это такие замечательные русские поэты, как Анна Ахматова, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Марина Цветаева.

 

Марина Ивановна Цветаева родилась в Москве 26 сентября 1892 года. По происхождению, семейным связям, воспитанию она принадлежала к трудовой научно-художественной интеллигенции. Если влияние отца, Ивана Владимировича, университетского профессора и создателя одного из лучших московских музеев (ныне музея Изобразительных Искусств), до поры до времени оставалось скрытым, подспудным, то мать, Мария Александровна, страстно и бурно занималась воспитанием детей до самой своей ранней смерти, — по выражению дочери, завила их музыкой: “После такой матери мне осталось только одно: стать поэтом”.

 

Характер у Марины Цветаевой  был трудный, неровный, неустойчивый. Илья Эренбург, хорошо знавший ее в молодости, говорит: “Марина Цветаева совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, пиетет перед гармонией и любовью к душевному косноязычию, предельную гордость и предельную простоту. Ее жизнь была клубком прозрений и ошибок”.

 

Однажды Цветаева случайно обмолвилась  по чисто литературному поводу: “Это дело специалистов поэзии. Моя же специальность  — Жизнь”. Жила она сложно и трудно, не знала и не искала покоя, всегда была в полной неустроенности, искренне утверждала, что “чувство собственности” у нее “ограничивается детьми и тетрадями”. Жизнью Марины правило воображение.

 

Красною кистью

 

Рябина зажглась.

 

Падали листья,

 

Я родилась.

 

Спорили сотни

 

Колоколов.

 

День был субботний:

 

Иоанн Богослов.

 

Мне и доныне

 

Хочется грызть

 

Жаркой рябины

 

Горькую кисть.

 

Детство, юность и молодость Марины Ивановны прошли в Москве и в тихой  Тарусе, отчасти за границей. Училась  она много, но, по семейным обстоятельствам, довольно бессистемно: совсем маленькой  девочкой — в музыкальной школе, потом в католических пансионах в Лозанне и Фрейбурге, в ялтинской женской гимназии, в московских частных пансионах.

 

Стихи Цветаева начала писать с шести  лет (не только по-русски, но и по-французски, по-немецки), печататься — с шестнадцати. Герои и события поселились в душе Цветаевой, продолжали в ней свою “работу”. Маленькая, она хотела, как всякий ребенок, “сделать это сама”. Только в данном случае “это” было не игра, не рисование, не пение, а написание слов. Самой найти рифму, самой записать что-нибудь. Отсюда первые наивные стихи в шесть-семь лет, а затем — дневники и письма.

 

В 1910 году еще не сняв гимназической  формы, тайком от семьи, выпускает довольно объемный сборник “Вечерний альбом”. Его заметили и одобрили такие  влиятельные и взыскательные критики, как В. Брюсов, Н. Гумилев, М. Волошин.

 

Стихи юной Цветаевой были еще очень  незрелы, но подкупали своей талантливостью, известным своеобразием и непосредственностью. На этом сошлись все рецензенты. Строгий Брюсов, особенно похвалил Марину за то, что она безбоязненно вводит в поэзию “повседневность”, “непосредственные черты жизни”: “Несомненно, талантливая Марина Цветаева может дать нам настоящую поэзию интимной жизни и может, при той легкости, с какой она, как кажется, пишет стихи, растратить все свои дарования на ненужные, хотя бы и изящные безделушки”.

 

В этом альбоме Цветаева облекает свои переживания в лирические стихотворения  о несостоявшейся любви, о невозвратности минувшего и о верности любящей:

 

Ты все мне поведал — так  рано!

 

Я все разглядела — так поздно!

 

В сердцах наших вечная рана,

 

В глазах молчаливый вопрос...

 

Темнеет... Захлопнули ставни,

 

Над всем приближение ночи...

 

Люблю тебя призрачно-давний,

 

Тебя одного — и на век!

 

В ее стихах появляется лирическая героиня  — молодая девушка, мечтающая о любви. “Вечерний альбом” — это скрытое посвящение. Перед каждым разделом — эпиграф, а то и по два: из Ростана и Библии.

 

Таковы столпы первого возведенного Мариной Цветаевой здания поэзии. Какое оно еще пока ненадежное, это здание; как зыбки его некоторые части, сотворенные полудетской рукой. Немало строк оригинальных, ни на чьи не похожих: “Кошку завидели, курочки Стали с индюшками в круг... Мама у сонной дочурки Вынула куклу из рук” (“У кроватки”).

 

Но некоторые стихи уже предвещали будущего поэта. В первую очередь — безудержная и страстная “Молитва”, написанная поэтессой в день семнадцатилетия, 26 сентября 1909 года:

 

Христос и Бог! Я жажду чуда

 

Теперь, сейчас, в начале дня!

 

О, дай мне умереть, покуда

 

Вся жизнь как книга для меня.

 

Ты мудрый, ты не скажешь строго:

 

— “Терпи, еще не кончен срок”.

 

Ты сам мне подал — слишком  много!

 

Я жажду сразу — всех дорог!

 

………………………………………….

 

Люблю и крест, и шелк, и каски,

 

Моя душа мгновений след...

 

Ты дал мне детство — лучше  сказки

 

И дай мне смерть — в семнадцать лет!

 

Нет, она вовсе не хотела умереть  в тот момент, когда писала эти  строки; они — лишь поэтический  прием.

 

Марина была очень жизнестойким человеком (“Меня хватит еще на 150 миллионов жизней!”). Она жадно  любили жизнь и, как положено поэту-романтику, предъявляла ей требования громадные, часто непомерные.

 

В стихотворении “Молитва” скрытое  обещание жить и творить: “Я жажду  всех дорог!”. Они появятся во множестве  — разнообразные дороги цветаевского творчества.

 

В стихах “Вечернего альбома” рядом с попытками выразить детские впечатления и воспоминания соседствовала недетская сила, которая пробивала себе путь сквозь немудреную оболочку зарифмованного детского дневника московской гимназистки. “В Люксембургском саду”, наблюдая с грустью играющих детей и их счастливых матерей, завидует им: “Весь мир у тебя”, — а в конце заявляет: Я женщин люблю, что в бою не робели // Умевших и шпагу держать, и копье, // Но знаю, что только в плену колыбели // Обычное женское — счастье мое!

 

В “Вечернем альбоме” Цветаева много сказала о себе, о своих чувствах к дорогим ее сердцу людям; в первую очередь о маме и о сестре Асе.

 

“Вечерний альбом” завершается  стихотворением “Еще молитва”. Цветаевская  героиня молит создателя послать  ей простую земную любовь.

 

В лучших стихотворениях первой книги Цветаевой уже угадываются интонации главного конфликта ее любовной поэзии: конфликта между “землей” и “небом”, между страстью и идеальной любовью, между стоминутным и вечным, конфликта цветаевской поэзии: быта и бытия.

 

 

Вслед за “Вечерним альбомом”  появилось еще два стихотворных сборника Цветаевой: “Волшебный фонарь” (1912 г.) и “Из двух книг” (1913 г.) —  оба под маркой издательства “Оле-Лукойе”, домашнего предприятия Сергея Эфрона, друга юности Цветаевой, за которого в 1912 году она выйдет замуж. В это время Цветаева — “великолепная и победоносная” жила уже очень напряженной душевной жизнью.

 

Устойчивый быт уютного дома в одном из старомосковских переулков, неторопливые будни профессорской  семьи — все это было поверхностью, под которой уже зашевелился “хаос” настоящей, не детской поэзии.

 

К тому времени Цветаева уже хорошо знала себе цену как поэту (уже  в 1914 г. она записывает в своем  дневнике: “В своих стихах я уверена  непоколебимо”), но ровным счетом ничего не делала для того, чтобы наладить и обеспечить свою человеческую и литературную судьбу.

 

Жизнелюбие Марины воплощалось, прежде всего, в любви к России и к  русской речи. Марина очень сильно любила город, в котором родилась, Москве она посвятила много стихов:

 

Над городом отвергнутым Петром,

 

Перекатился колокольный гром.

 

Гремучий опрокинулся прибой

 

Над женщиной отвергнутой тобой.

 

Царю Петру, и вам, о царь, хвала!

 

Но выше вас, цари: колокола.

 

Пока они  гремят из синевы

 

Неоспоримо  первенство Москвы.

 

— И целых  сорок сороков церквей

 

Смеются над  гордынею царей!

 

Сначала была Москва, родившаяся под пером юного, затем молодого поэта. Во главе всего  и вся царил, конечно, отчий “волшебный”  дом в Трехпрудном переулке:

 

Высыхали  в небе изумрудном

 

Капли звезд и пели петухи.

 

Это было в доме старом, доме чудном...

 

Чудный дом, наш дивный дом в  Трехпрудном,

 

Превратившийся теперь в стихи.

 

Таким он предстал в этом уцелевшем  отрывке отроческого стихотворения. Дом был одушевлен: его зала становилась  участницей всех событий, встречала гостей; столовая, напротив, являла собою некое пространство для вынужденных четырехкратных равнодушных встреч с “домашними”, — столовая осиротевшего дома, в котором уже не было матери. Мы не узнаем из стихов Цветаевой, как выглядела зала или столовая, вообще сам дом, — “на это есть архитектура, дающая”. Но мы знаем, что рядом с домом стоял тополь, который так и остался перед глазами поэта всю жизнь:

 

Этот тополь! Под ним ютятся

 

Наши детские  вечера,

 

Этот тополь среди акаций,

 

Цвета пепла  и серебра...

 

Позднее в  поэзии Цветаевой появится герой, который  пройдет сквозь годы ее творчества, изменяясь во второстепенном и оставаясь  неизменным в главном: в своей  слабости, нежности, зыбкости в чувствах. Лирическая героиня наделяется чертами  кроткой богомольной женщины: Пойду и встану в церкви // И помолюсь угодникам // О лебеде молоденьком.

 

В первые дни 1917 года в тетради Цветаевой появляются не самые лучшие стихи, в них слышатся перепевы старых мотивов, говорится  о последнем часе нераскаявшейся, истомленной страстями лирической героини.

 

В наиболее удавшихся стихах, написанных в середине января — начале февраля, воспевается  радость земного бытия и любви:

 

Мировое началось во мне кочевье:

 

Это бродят по ночной земле — деревья,

 

Это бродят золотым вином — грозди,

 

Это странствуют  из дома в дом — звезды,

 

Это реки начинают путь — вспять!

 

И мне хочется  к тебе на грудь — спать.

 

Многие  из своих стихов Цветаева посвящает  поэтам современникам: Ахматовой, Блоку, Маяковскому, Эфрону:

 

...В певучем граде моем купола  горят,

 

И Спаса светлого славит слепец бродячий...

 

— И я дарю тебе свой колокольный  град,

 

Ахматова! — и сердце свое в придачу.

 

Но все они были для нее  лишь собратьями по перу. Блок в жизни  Цветаевой был единственным поэтом, которого она чтила не как собрата по “старинному ремеслу”, а как божество от поэзии, и которому, как божеству, поклонялась:

 

Зверю — берлога,

 

Страннику дорога,

 

Мертвому — дроги.

 

Каждому свое.

 

Женщине лукавить,

 

Царю — править,

 

Мне славить

 

Имя твое.

 

Всех остальных, ею любимых, она  ощущала соратниками своими, вернее — себя ощущала собратом и соратником их, и о каждом считала себя вправе сказать, как о Пушкине: “Перья навостроты знаю, как чинил: пальцы не присохли от его чернил!”.

 

Марина Цветаева пишет не только стихи, но и прозу. Проза Цветаевой тесно связана с ее поэзией. В ней, как и в стихах, важен был не только смысл, но и звучание, ритмика, гармония частей. Она писала: “Проза поэта — другая работа, чем проза прозаика, в ней единица усилия — не фраза, а слово, и даже часто — мое”. Однако в отличие от поэтических произведений, где искала емкость и локальность выражения, в прозе же она любили распространить, пояснить мысль, повторить ее на разные лады, дать слово в его синонимах.

 

 

Проза Цветаевой создает впечатление большой масштабности, весомости, значительности. Мелочи у Цветаевой просто перестают существовать, люди, события, факты всегда объемны. Цветаева обладала даром точно и метко рассказать о своем времени.

 

Одна из ее прозаических работ посвящена Пушкину. В ней Марина пишет, как она впервые познакомилась с Пушкиным и что о нем узнала сначала. Она пишет, что Пушкин был ее первым поэтом, и первого поэта убили. Она рассуждает о его персонажах. Пушкин “заразил” Цветаеву словом любовь. Этому великому поэту она также посвятила множество стихов:

 

Бич жандармов,

 

Бог студентов,

 

Желчь мужей, услада жен,

 

Пушкин в роли монумента?

 

Гостя каменного? — он.

 

Октябрьскую революцию Марина Цветаева не приняла и не поняла. Казалось бы, именно она со всей своей бунтарской натурой своего человеческого и поэтического характера могла обрести в революции источник творческого вдохновения. Пусть она не сумела бы понять правильно революцию, ее цели и задачи, но она должна была, по меньшей мере, ощутить ее как могучую и безграничную стихию.

 

В литературном мире она по-прежнему держалась особняком. В мае 1922 года Цветаева со своей дочерью уезжает  за границу к мужу, который был  белым офицером. За рубежом она  жила сначала в Берлине, потом  три года в Праге; в ноябре 1925 года она перебралась в Париж. Эмигрантская жизнь была трудная, нищая. Приходилось жить в пригороде, так как в столице было не по средствам.

 

Поначалу белая эмиграция приняла  Цветаеву как свою, ее охотно печатали и хвалили. Но вскоре картина существенно  изменилась. Прежде всего, для Цветаевой наступило жесткое отрезвление. Белоэмигрантская среда, с мышиной возней и яростной грызней всевозможных “фракций” и “партий”, сразу же раскрылась перед поэтессой во всей своей жалкой и отвратительной наготе. Постепенно ее связи с белой эмиграцией рвутся. Ее печатают все меньше и меньше, некоторые стихи и произведения годами не попадают в печать или вообще остаются в столе автора.