Автор: Пользователь скрыл имя, 22 Января 2012 в 22:21, биография
«Женские лики» во многом определили направленность лирики А. А. Блока, хотя это далеко не основной мотив его творчества. Творческая судьба поэта всегда была неразрывно связана с его личной жизнью
«Помню, с каким ужасом я увидела впервые: то единственное, казавшееся неповторимым моему детскому незнанию жизни, то, что было между мной и Сашей, что было для меня моим «изобретением», неведомым, неповторимым, эта «отрава сладкая» взглядов, это проникновение в душу без взгляда, даже без прикосновения руки, одним присутствием — это может быть еще раз и с другим?»
Скоро она признает: «За это я иногда впоследствии и ненавидела А. Белого: он сбил меня с моей надежной, самоуверенной позиции. Я по-детски непоколебимо верила в единственность моей любви и в свою незыблемую верность, в то, что отношения наши с Сашей «потом» наладятся».
Но они никогда так и не стали такими, какими видела их Любовь Дмитриевна. Они бывали доверительными, нежными, братскими… Но никогда – такими, о каких она когда-то мечтала.
Между тем,
отношения между Блоком, Любовью
Дмитриевной и Белым
Люба чувствовала себя ненужной и покинутой. Однажды она чуть было не решилась принять предложение Белого.
«В сумбуре я даже раз поехала к нему. Играя с огнем, уже позволила вынуть тяжелые черепаховые гребни и… волосы уже упали золотым плащом… Но тут какое-то неловкое… движение (Боря был немногим опытнее меня) — отрезвило… и уже я бегу по лестнице, начиная понимать, что не так должна найти я выход из созданной мною путаницы».
Она запретит Белому приезжать в Петербург, но будет слать ему странные письма: «Люблю Сашу… Не знаю, люблю ли тебя… Милый, что это? Знаешь ли ты, что я тебя люблю и буду любить? Целую тебя. Твоя».
И сама, чуть позже, позовет его приехать… «Она потребовала, — рассказывал позднее Белый, — чтобы я дал ей клятву спасти ее, даже против ее воли. А Саша молчал, бездонно молчал. И мы пришли с нею к Саше в кабинет… Его глаза просили: «Не надо». Но я безжалостно: «Нам надо с тобой поговорить». И он, кривя губы от боли, улыбаясь сквозь боль, тихо: «Что же? Я рад». И… по-детски смотрел на меня голубыми, чудными глазами…. Я все ему сказал. Как обвинитель… Я был готов принять удар… Нападай!.. Но он молчал… И… еще тише, чем раньше… повторил: «Что ж… Я рад…» Она с дивана, где сидела, крикнула: «Саша, да неужели же?» Но он ничего не ответил. И мы с ней оба молча вышли… Она заплакала. И я заплакал с ней… А он… Такое величие, такое мужество! И как он был прекрасен в ту минуту»… После этого приезда Белый и пошлет Блоку вызов на дуэль…
Дуэль не состоится. После еще нескольких тяжелых встреч все трое решают, что, по крайней мере, в течение года им не следует видеться, чтобы потом, когда поутихнет боль, попробовать выстроить новые отношения.
Отношения, действительно, изменились. По прошествии времени Люба поняла, что Белый над ее чувствами больше не властен.
И тогда
наступило время
Любовь Дмитриевна
мечтает стать трагической
Александр не видел в ней таланта. Она же... Она же поступила в труппу Мейерхольда и отправилась с ней на Кавказ.
В это же время она сходится с фатом и болтуном – Чулковым (ах, как его за это возненавидит Белый! Этот смешной, жалкий человек получит то, чего он, Андрей Белый, так и не смог добиться!).
Потом место Чулкова займет начинающий актер Дагоберт. О своих увлечениях она немедленно сообщает Блоку. Они вообще постоянно переписываются, высказывают друг другу все, что у них на душе. Но тут Блок замечает в ее письмах какие-то недомолвки… Все разъясняется в августе, по ее возвращении…
Она ждет ребенка. С Дагобертом к тому времени она давно рассталась. А потому (впрочем, и потому, что просто ужасно боялась материнства) она долго раздумывала, сохранить беременность или прервать ее. В конце концов, время, когда еще можно было что-то предпринять, ушло.
И Блоки решают, что для них это будет их общий ребенок. Но «человек предполагает»… Мальчик рождается в начале февраля 1909 года. Его называют Дмитрием – в честь Менделеева.
Он проживет только восемь дней.
После –
жизнь для них превращается в
ад. Они сходятся, расходятся, находят
новые увлечения, снова сходятся
и снова расходятся. И все расплачиваются
и расплачиваются за сломанную семью
терзаниями совести и отчаяньем.
НАТАЛЬЯ НИКОЛАЕВНА ВОЛОХОВА – С ГЛАЗАМИ КРЫЛАТЫМИ…
Вернемся теперь в те дни, когда окончательно расстроились отношения между Любовью Дмитриевной и Андреем Белым. Именно тогда, когда, казалось, все между супругами, наконец, могло наладиться, Блок влюбляется в Наталью Волохову – актрису труппы Веры Комиссаржевской.
Волохова – эффектная брюнетка, на два года старше Блока.
«Посвящаю эти стихи Тебе, высокая женщина в черном, с глазами крылатыми и влюбленными в огни и мглу моего снежного города» - писал ей Блок.
«Я в дольний мир вошла, как в ложу.
Театр взволнованный погас
И я одна лишь мрак тревожу
Живым огнем крылатых глаз.
Они поют из темной ложи:
«Найди. Люби. Возьми. Умчи».
И все, кто властен и ничтожен,
Опустят предо мной мечи.» - И это тоже о ней.
Все началось с постановки «Балаганчика».
Еще до премьеры,
до той самой скандально-
С тех пор после спектаклей они шли бродить по пустынным улицам или уносились в снежную даль на лихачах. Потом, разгоряченные, являлись в дом Блоков. Развеселая ватага людей Искусства, хмельная от счастья и свободы, вваливалась в гостиную, роняя на ковры комья хрусткого снега. Бывало, они засиживались в гостях у Блоков до утра.
«Мы… жили… каким-то легким хмелем», — напишет Люба. Впятером они ходили на «Башню», к Вячеславу Иванову (Таврическая, 35), где Блок впервые прочел «Незнакомку», дурачились, разыгрывали друг друга. «Иногда на маленьких финских лошадках ездили на вокзал в Сестрорецк, где пили рислинг, или в Куоккалу — кататься на лыжах. А после премьеры «Балаганчика» устроили «Вечер бумажных дам», когда все женщины нарядились в платья из цветной гофрированной бумаги».
Вечеринка эта была организована на квартире актрисы Веры Ивановой, сразу после премьеры «Балаганчика».
Гости «танцевали, кружились, садились на пол, пели, пили красное вино, как-то нежно и бесшумно веселясь в полутемной комнате; в темных углах сидели пары, вежливо и любовно говоря», – так описал тот «бумажный бал» Михаил Кузмин. Дамы в маскарадных костюмах, мужчины – в черных полумасках… И Наталья Николаевна – высокая, черноволосая, в закрытом черном платье с глухим воротником. Движения ее ровны и замедленны. И сама она вся – тонкая, гибкая, с изредка бабочкой касающейся губ победоносной улыбкой.
Говорят, Блок сходил по ней с ума. Говорят, он готов был развестись в тот момент с Любовью Дмитриевной и жениться на «своей Наташе».
И между тем…
Сама Наталья Николаевна в своих воспоминаниях отмечала, что любви, в сущности, и не было. Был «духовный контакт, эмоциональный, взрывной момент встреч». Ни о каких «поцелуях на запрокинутом лице» и «ночей мучительного брака» не могло быть и речи. «Это все одна только литература», говорила Наталья Николаевна.
Веригина вспоминает, что Любовь Дмитриевна, тяжело переживавшая этот роман своего мужа, пришла однажды к своей сопернице и прямо спросила — может ли, хочет ли она принять Блока на всю жизнь, принять Поэта с его высокой миссией, как это сделала она, его Прекрасная Дама?
«Наталья Николаевна говорила мне, что Любовь Дмитриевна была в эту минуту проста и трагична, строга и покорна судьбе. Волохова ответила «нет». Так же просто и откровенно она сказала, что ей мешает его любить любовью настоящей еще живое чувство к другому, но отказаться сейчас от Блока совсем она не может. Слишком упоительно и радостно духовное общение с поэтом».
Было так или нет – кто знает? Но достоверно известно, что с тех пор Волохова и любовь Дмитриевна подружились.
Завершился зимний сезон. Закончилась эта пленительная игра в любовь. Написан цикл «Снежная Маска», сыграны роли , закрылся «балаганчик».
Остались
дружба двух женщин и Поэзия.
«СЕРДЦЕ ПОМНИТ ДОЛГИЙ СРОК?»
И опять в жизни Блока пустота. Опять женщины, имен которых он не знает, лиц которых не помнит.
И осколок в сердце. И приросшая к губам презрительная улыбка. И воспоминания о первой своей любви, рождающие в его стихах все те же бездонные омуты синих глаз, страусовые перья на шляпе, шуршащие шелка и флер вуали… Закончилась ли та История любви? Будто бы…
В тяжелую, смутную пору своей жизни, когда позади остались измены и прощения, разрывы и возвращения, а еще - маленькая могилка на Волковом кладбище, Александр Блок с Любовью Дмитриевной приезжают в Бад-Наугейм. И вот тут, в этих почти не изменившихся за девять лет местах, воспоминания вновь затапливают его сердце. И рождается одна из драгоценностей любовной лирики Блока – цикл «Через двенадцать лет», в котором в очередной раз немалое место сыграет мистика… Но об этом чуть позже.
Пока же пишет:
Все та же озерная гладь,
Все так же каплет соль с градирен.
Теперь, когда ты стар и мирен,
О чем волнуешься опять?
Иль первой страсти юный гений
Еще с душой не разлучен,
И ты навеки обручен
Той давней, незабвенной тени?
Он пишет эти строки и отсылает их матери, как и прежде. И в ответ до него доходит слух о смерти Ксении Михайловны Садовской. Ложный слух. Опять ревнивое сердце матери не выдерживает соперничества.
И Блок, получив известие, кривит губы в усмешке: «Однако, кто же умер? Умерла старуха. Что же осталось? Ничего. Земля ей пухом.»
А наутро рождается финал цикла:
«Жизнь давно сожжена и рассказана,
Только первая снится любовь,
Как бесценный ларец перевязана
Накрест лентою алой, как кровь.
И когда в тишине моей горницы
Под лампадой томлюсь от обид,
Синий призрак умершей любовницы
Над кадилом мечтаний сквозит.
Больше никогда в семье Блока разговоров о Ксении Садовской не возникало.
А между тем она жила рядом с Блоком, в Петербурге. Поэзией не интересовалась (слишком уж горьки были воспоминания), много времени проводила за границей. Отношения с мужем становились все хуже. Взрослые дети разъехались. Материальное положение пошатнулось.
Похоронив мужа, Ксения Михайловна, еле живая от голода, дотащилась до Киева, где жила замужняя дочь. Потом перебралась к сыну в Одессу.
В пути – нищенствовала. Чтобы как-то утолить голод, собирала в поле колосья незрелой пшеницы.
В Одессу Ксения Михайловна приехала с явными признаками тяжелого, неизлечимого, душевного заболевания, и почти сразу попала в лечебницу.
Лечащий врач обратил внимание на то, что ее инициалы полностью совпадают с именем, воспетым великим поэтом. Слово за слово выяснилось, что эта старая, больная, раздавленная жизнью женщина и есть – та самая «роза юга, уста которой исполнены тайны, глаза - полны загадочного блеска, как у сфинкса…»
Там, на скамеечке в больничном саду, она впервые услышала о посвященных ей стихах.